Беркем Атоми - Чиста пацанская сказка - 2

Марат уже давно забыл — как это, быть женатым: оба его залета случились задолго до известных читателю событий, приведших его на Эту Сторону. Единственное, что накрепко засело в его голове, это смутные воспоминания: вроде бы, женатых чаще кормят, но за это надо постоянно «выносить ведро» и «уделять внимание», причем если с «ведром» все было более-менее ясно, то со «вниманием» трудно неимоверно — каждый раз эта фраза означает нечто новое. Однако нет благодатней почвы для подобных мыслей, нежели душа подсракулетнего парняги, малость приуставшего от суеты; тем более, что данное гражданское состояние легко обратимо…

Проверяя и подписывая бумаги, Марат то и дело вспоминал и фаршированные перцы, и целые носки, и вовремя поданый по жуткому бодуну стакан воды… Нет, все же хорошее тоже есть. Опять же, щеперить женок-дочек своих подданных чревато потерей авторитета власти. Ладно. Если не совсем крокодил — женюсь, хрен с ним; тем более, теща мне не грозит…

— Ну-с, уфашаемый сосед, расрешите перфым, тсскать…

Растроганный знаменательным моментом Шнобель, не найдя подобающего выражения, с некоторой торжественной неуклюжестью приобнял новоявленного фюрста фон Цвайбире, с полупоклоном вручая оригиналы — грамоты на авторитетскую доляху в общаке, маляву за чистоту перед братвой, выписку из кадастра и мобилизационный план.

— Ну, аллес гут. — хлопнул по коленям Марат. — А пойдемте-ка накатим-ка за энто дело, а, фюрст? Надеюсь, личный состав успел, не нарывается на тренировку…

Личный состав успел. Сжимая кружку с местным светлым, светлейший фюрст Марат фон Цвайбире оглядел замершее в ожидании господской воли население. Инстинктивно понимая, что шугать надо с глазу на глаз, а на народе лучше улыбаться, Марат предварил тронную речь отеческой улыбкой. Народ же, памятуя о недавно проявленной строгости нового фюрста, разражаться виватами не спешил. Не подготовившись к докладу, Марат, тем не менее, неподготовленным себя не ощущал, хотя, отрывая задницу от внушительного кресла на помосте, не знал даже первого слова.

— Айн. Дракона больше нет. Есть я. Цвай. Мои соболезнования тем, чьим скотом сдерживали беду до моего прибытия. Им — освобождение от общака на полгода. Драй. Как будем жить. Жить будем как раньше, и на оркский бардак не рассчитывайте. Я не орк, и уважаю орднунг не меньше вас. — при этих словах новый фюрст обвел п-образный строй столов довольно-таки пронизывающим взглядом.

— Фир. Но сегодня — никакого орднунга! — возвысил голос Марат, подгадывая под резонанс одобрительно оживающей аудитории. — Не каждый день наша родная Цвайбире становится отдельным, настоящим Авторитетством!

Поняв, что угадал если не в десятку, то никак не меньше семи, Марат выдержал довольно точную паузу, и, сменив интонирование на кабацки-забубенное, провозгласил:

— Унд фюнф! Если я увижу! что какая-нибудь каналья! пойдет домой не хватаясь за заборы — повешу! Цвайбире юбер аллес! Прозит!

Не дожидаясь реакции, Марат поднял здоровую кружку и начал жадно, даже слегка переигрывая, халкать местное светлое. Под восторженный, отметим, рев цвайбирцев, обнаруживших, что перемены, похоже, далеко не всегда к худшему.

В начале байрама фюрсту приходилось еще веселить нехитрыми шуточками подданных, сидящих поближе к начальственному помосту, но вскоре выпитое дошло. То тут, то там слышались откашливания, кое-где уже сидели, обнявшись; явно назревало исполнение местных «Ой, то не вечор» и «Не морозь меня». Вскоре цвайбирцы забыли о повестке дня, присутствующем начальстве и предались излюбленному занятию пьяных орднунгеров — хоровому исполнению местного шансона.

Предоставленные самим себе, руководители, наконец, спокойно жрали и пили, покамест Шнобель вновь не начал вербовочные мероприятия.

— Ах, торокой сосед, — с несколько неестественным оживлением вскричал фюрст Шнобель, отирая с усов пену после брудершафта, — феть я не познакомил ва… тепя со сфоей Глистхен! Не, натто же, какой я полфан и невеша, а! Таффай за это фыпьем!

— Слышь, Ганс, кончай. — насмешливо повернулся Марат, чокаясь с фюрстом. — Че ты меня втемную разводишь, а? Дочу затеял пристроить, так и скажи.

— Ну… Ф опщем, та. — признался Шнобель. — Достала, спасу нет. У тепя как, есть планы?

— Не парься, брат фюрст. Я «за», если че, пора и остепеняться помалу. Че, к началу привезти не успели? И че «достала»? Характер склочный?

— Нет, что ты, что ты! — замахал руками Шнобель. — Характер… нормальный. Это я, наферно, просто разбаллофал. Кстати, фон Цвайбире, а потшему мы то сих пор ситим са пифом, как малтшишк с грясный пусо? Мошет, перейтем на полее мушестфенный напитки?

— Мешать… — поморщился Марат. — Хотя ладно. Пиво без водки — деньги на ветер… Э, а ну хальт! Да, ты! а ну шнапсу командиру!

Когда взмыленные мекленбуржцы, влекущие повозку с Глистенгильдой фон Ихбинкранке цу Нохайне одолели, наконец, затяжной подъем Цвайбирского перевала, фюрсты уже отправили под стол второй кувшинчик и сносно разучили владимирский централ. Сойдя с подножки, бедняжка Глистхен едва не оглохла, так как фюрсты вдвоем пытались переорать Таганкой подданных, качающихся в такт раммштайновской Mutter, и были близки к успеху.

Глава четырнадцатая, начинающаяся с чудесного воскрешения, после которого герой обнаруживает, что мир изменился. В дивном новом мире обнаруживаются небольшие, но досадные и разрушающие всеобъемлющую гармонию косячки. Наш герой, ясное дело, принимается их слегка подравнивать

… Бля, че ж так сильно-то… Где это я, а… Да насрать где, лишь бы водички, хоть чуть-чуть… Марат, вернее, несчастное полумертвое существо, не осознающее не то что мира и себя в таковом, но и большей части своего организма, попыталось помолиться вовне о капельке воды, но безуспешно. Из запекшихся губ вылетело лишь едва различимое сипенье. Однако в трескающиеся губы ткнулось что-то твердое, похожее на край посуды. Не разлепляя склеившихся век, Марат подумал — о, товарищ Сухов с чайником; сделал несколько глотков и снова провалился в тяжкое похмельное забытье. Восстав через несколько часов, он обнаружил себя в каком-то незнакомом, но явно приличном месте… Кто ж меня раздел-то? Епть, во нажрался… Удержавшись в положении сидя, попытался определить координаты. Бесполезно. Вокруг него с тошнотворной плавностью кружилось три комнаты; впрочем, нет, кажется, все же одна. Омерзительно яркий свет заливал теплые медовые доски пола, отражался от частого переплета горки, от глазурованного кувшина на столе… Ага. Кувшин. В таких штуках обычно бывают жидкости. Может, даже пиво… Поднявшись на вихляющихся макаронинах, в которые почему-то превратились ноги, Марат понял: если повезет, можно успеть. Интуитивно найдя выход, доковылял до крыльца и даже успел сообразить, что слева лавочка, а куст чайной розы — справа.