Кто-то внутри (СИ) - Мусаниф Сергей Сергеевич

Старый князь, будущий князь, передача опыта и преемственность поколений…

Мне еще не было даже десяти лет, но я уже владел молниями и принадлежал к древнему княжескому роду, а значит, мой жизненный путь, по крайней мере, на следующий десяток лет, был предопределен.

Империя — это довольно статичный механизм, и каждой детали в нем заранее предназначено свое место, изменить которое в большинстве случаев просто невозможно. Простолюдин не сможет стать дворянином, если, конечно, он не бастард кого-то из благородных. Дворянин не может отказаться служить в армии без последствий для всего своего рода.

У меня к этому было двоякое отношение. С одной стороны, как и все мальчики моего возраста, я хотел не просто служить в армии. Я хотел, чтобы за время моей службы случилась какая-нибудь большая война, потому что проявить доблесть и покрыть себя славой с ног до головы в мирное время практически невозможно.

Но, с другой стороны, мне было страшно что-то менять. Я привык к фамильному особняку в столице, я привык к нашему имению, к окружающим меня гувернерам и гвардейцам личной папиной охраны, я привык к тому, что мне не надо заправлять собственную постель, а если я проголодаюсь, то мне достаточно будет зайти на кухню и кликнуть кого-нибудь из поварих… Папенька говорил, что в академии все будет по-другому. Сон и еда по расписанию, большую часть времени будут занимать учеба и тренировки, а в свободное от занятий время, в эти жалкие полчаса перед сном, нужно будет изучать книги по славной военной истории или мемуары выдающихся аристократов как недавнего, так и довольно далекого прошлого. Просто потому что других книг в местной библиотеке нет.

В общем, я ждал этого дня одновременно с восторгом и ужасом.

— На самом деле, что бы там ни говорили твой дед и отец, твоя настоящая жизнь не начнется завтра, Жорж, — сказала маменька. — И разумеется, что завтра она не закончится. Ты просто вступаешь в новый ее этап. Это значит, что ты уже почти взрослый.

Ну да. Ты приходишь в академию мальчиком, а покидаешь ее не просто мужчиной, но воином, защитником империи и верным слугой императора. Это уже не от дедушки, это из рекламных брошюр.

Но, по крайней мере, маменька не содрогалась от рыданий и не заламывала рук, как, по слухам, в прошлом году это делала княгиня Воронцова, когда в академию поступал ее младший сын. Мы в своем мальчишеском кругу осуждали ее поведение, папенька с дедом тоже бурчали по этому поводу что-то неодобрительное, но маменька сохраняла молчание и воздерживалась от любых комментариев.

Несколькими годами позже я узнал, что их старший сын, Евгений Воронцов, погиб в приграничном конфликте, настолько мелком, что о нем в газетах толком не писали.

— Говорят, что скоро будет большая война, — сказал я.

— Так всегда говорят, — сказала маменька. — Когда я была в твоем возрасте, в обществе ходили точно такие же разговоры, отношения с кайзером были еще более напряженные, чем сейчас, и я всерьез опасалась, что твой отец, с которым мы уже тогда были обручены, может попасть на фронт. Но, как ты видишь, этого не произошло. Так говорили и десять лет назад, когда тебя еще не было на свете, так будут говорить и еще через десять лет, и ничего не изменится.

— Но почему? — спросил я.

— Обществу нужна такая атмосфера, чтобы совету князей было легче оправдывать расходы на армию, — улыбнулась маменька.

— Но зачем им армия, если войны все равно не будет?

— Потому что некоторые большие мальчики до сих пор не наигрались в солдатиков, — сказала маменька. — Ты подрастешь и сам это поймешь, Жорж. Кто-то очень давно, в другие времена, написал правила игры, и все мы до сих пор вынуждены их придерживаться.

— Почему?

— Потому что это проще всего, — вообще, эти слова попахивали государственной изменой, и если бы их произнес кто-то другой, а не княгиня Одоевская, у него могли бы быть неприятности. По крайней мере, к нему бы присмотрелись повнимательнее. Ругать власть — это старая дворянская забава, но в основном ей принято предаваться в закрытых сообществах. — На самом деле, военная академия меняет людей. Мальчишки входят в нее разношерстной толпой, а выходят — массой в одинаковых мундирах и с одинаковым образом мыслей. Чужих мыслей, которые вкладывают им в головы заправляющие учебным процессом старики, выросшие в империи, которой уже нет, и готовящиеся к войне, которой не будет.

Для десятилетнего меня это были настолько крамольные речи, что я принялся озираться по сторонам, но никто не мог нас подслушать. Гвардейцы из личной охраны папеньки шли далеко позади, чтобы не мешать беседе охраняемых персон, а других прохожих здесь практически не было.

— Что вы такое говорите, маменька? Ведь империя существует, и государь-император…

— Иногда я забываю, сколько тебе лет, — сказала она, печально вздохнув. — Конечно же, империя существует, но это уже не та империя, как во времена молодости твоих будущих наставников. Время идет, все меняется, и следующая война, если она все же случится, не будет похожа на войну предыдущую, к которой они попытаются вас подготовить. И это не их вина, потому что они тоже прошли через эту же школу, и просто не могут мыслить по-другому.

— И в чем тогда смысл?

Маменька замедлила шаг и положила затянутую в лайковую перчатку руку на мое плечо.

— Смысл в том, чтобы попытаться пройти через все это и сохранить себя, Жорж, — серьезно сказала она. — И помочь сохранить себя твоим друзьям. Быть может, если вас будет достаточное количество, вы сможете что-то изменить. Но пока этого не произошло, пока ты еще недостаточно взрослый, тебе придется играть по их правилам.

Я никогда не видел маменьку с этой стороны. Она была великосветской дамой, способной поддержать разговор с любым человеком на любую тему, поддержать, понять и утешить, вовремя отпустить какую-нибудь шутку, чтобы снять напряжение. Но это был автоматизм, отработанная за годы привычка, защитная броня.

И похоже, что сейчас, на пороге нашего с ней расставания, эта броня дала трещинку, точнее, она сама позволила этой броне дать трещинку и сквозь нее прорвалось что-то настоящее. Что-то искреннее. Что-то, во что она хотела бы верить.

— Запомни главное, Жорж, — продолжала она. — Один человек может что-то сломать. На самом деле, один человек, достаточно сильный и целеустремленный, может сломать что угодно. Любой самый отлаженный механизм, самую грандиозную постройку. Разрушать легко. Но для того, чтобы что-то построить, человеку нужны соратники.

— И я обрету их в военной академии? — уточнил я.

— Да, может быть. Надеюсь, что да, — сказала она. — В противном случае ты просто проведешь там время в соответствии с давними традициями своего рода.

Связи.

Папенька тоже говорил о чем-то подобном, только другими словами. Дружбу, которая завязалась в академии, он пронес через года, и теперь, когда вчерашние курсанты стали князьями и графами, эта дружба оказалась очень полезной в укреплении позиций нашей семьи и государства в целом.

Эти связи крепче гранита, говорил папенька, и именно они являются фундаментом империи.

Маменька, видимо, хотела сыпануть в этот гранит песка….

Позже я осознал, что мои родители не любили друг друга. Их брак был договорным династическим союзом, где решения принимали не они, а тогдашние главы семейств, и все было решено чуть ли не до их рождения, и гораздо раньше их совершеннолетия, и в результате два сильных старых рода стали еще сильнее. Родители относились друг к другу с уважением, но не более того, и большую часть времени спали в отдельных апартаментах.

Когда мне исполнилось пятнадцать, папенька попытался разыграть со мной ту же карту, но, по счастью, времена все-таки изменились, и мне удалось увернуться от помолвки. Впрочем, к этому моменту наш семейный клан был уже настолько могуществен и влиятелен, что не особо-то и нуждался в укреплении старыми проверенными методами.

Скорее, это была часть политической торговли, связанной с советом князей, и в какой-то момент расклад сил там изменился, и папенька попросту не стал настаивать.