Денис Юрин - РЦК678

Тело разведчика внезапно пронзила резкая боль, поднявшаяся по позвоночнику от поясницы. Одновременно прекратили работать желудок, сердце и легкие, обмякли все мышцы, а мозг как будто разбух и начал настойчивые попытки вытечь наружу через все щели в черепе, включая обжигаемые болью глаза. Разведчик упал и потерял сознание, даже не успев напоследок подумать о смерти, которая ко всем непременно придет, придет всего один раз, но неизвестно когда.

Палион очнулся на кушетке, единственном уцелевшем предмете мебели в небольшой комнате подземелья, освещенного тремя чадившими факелами. Стол, пара кресел, скамья и обшитая мехом подставка для ног были разбиты в щепки, и их обломки валялись по всему полу. О судьбе более мелких и хрупких предметов: колб, реторт, ваз, книг и статуэток не стоило и говорить. Дуэт колдунов повеселился на славу, Палиона радовало лишь то, что он остался жив, да и с его компаньоном ничего не случилось, не считая синяков, ссадин и пустяковых порезов.

— Извини, я не знал, что он так может, — произнес пытавшийся разжечь разрушенный камин Вебалс, услышав жалобный скрип кушетки, зашатавшейся, когда Палион на ней заворочался. — Такова уж она наша проклятая жизнь, никогда не знаешь, где подвох.

— Он был точь — в-точь как ты, он превратился тебя, — Палион стал медленно принимать вертикальное положение, одновременно борясь с сильным головокружением, кочующей по всему телу мышечной болью и спазмами рвущегося наружу желудка.

— Да ни в кого он не превращался, просто тебе внушил, что он — это я, и сделал это умело, — уточнил Вебалс, повернувшись к разведчику лицом. — Только не рассчитал с родовым знаком, который не подвластен чарам иллюзии.

— С каким знаком? — переспросил Лачек, сразу не сообразив, что речь идет о родинке на левой груди.

— В общем, этот бой мы с тобой почти выиграли, но гаденышу удалось украсть победу и улизнуть, — делая вид, что не расслышал вопроса, строил планы вслух Вебалс. — Нам нужно покопаться в его бумагах и понять, над чем он в последнее время работал, тогда мы узнаем, где его искать: в Дукабесе, в Лархеке, а, может, в любом другом городе, как в Лиотоне, так и за пределами королевства.

— Нам?! — удивился Палион, все‑таки умудрившийся встать с кушетки и не разрушить ее. — А с какой стати я должен принимать участие в твоих поисках?!

— Куда ж ты денешься? — усмехнулся Вебалс, решивший на этот раз не игнорировать вопрос, заданный громко и сопровождаемый активной жестикуляцией рук. — Дедуле‑то доложить нечего. Тебя же не месть интересует, а ты разобраться прислан, что за дрянь в ваш мир перебралась.

— Опять в моей голове копался?! — предположил Палион, но его оппонент отрицательно замотал покрытой синяками да ссадинами головой.

— Надобности не было, бредил ты, все сам и выложил, а я грешен только тем, что уши не затыкал, внимательно слушал.

— Хорошо еще, что не записывал, — проворчал Палион под недоуменным взором набивающегося в напарники колдуна.

— Знаешь, Палач, человек ты вроде не глупый, поэтому уговаривать тебя со мной идти я не буду, принуждать тоже, хотя бы мог, — флегматично заявил Вебалс, снова развернувшись к разведчику спиной, а лицом к камину. — Я тебе сказку одну расскажу, легенду о роде Озетов, а ты уж сам решай, как тебе с планеты нашей выбираться, с моей помощью или без… Сказка не очень длинная, но ты бы лучше присел. Еще чего доброго сознание потеряешь, а мне с тобой возиться неохота.

— Не потеряю, — буркнул в ответ Палион, но все‑таки опустился на расшатанную, но героически державшуюся на кривых ножках кушетку.

— Как знаешь, — Вебалс вздохнул и, собравшись с мыслями, начал рассказ. — В первые десятилетия колонизации нашей планеты жизнь была довольно скучна. Переселенцы часто взирали на звездное небо, мечтая вернуться обратно, но потом несбыточные грезы покинули отверженные души, а быт начал налаживаться. Четвертое поколение родившихся уже здесь, на Шатуре, кстати, это настоящее название нашей планеты, уже не верило в бредни стариков об иных, великих мирах, из которых они якобы родом. Люди начали обустраивать свою жизнь здесь, постепенно раздвигая границы крошечных владений и осваивая новые территории. И тут, совершенно неожиданно, они начали находить разрушенные строения древней цивилизации. Оказалось, разумные существа водились на планете и до них; оказалось, что они не борются с дикой природой, а всего лишь идут по стопам былого величия. Уже тогда набравшая силу Церковь узрела угрозу в продолжение исследований. Жажда власти — один из сильнейших пороков, блуду и обжорству с ним не сравниться. Одержимый манией повелевать и подчинять своей воле, готов жить впроголодь, но господствовать, быть тощим, как бездомный кот, но иметь в подчинении парочку подручных — мордоворотов и нескольких привлекательных самочек.

— О самочках потом, — перебил рассказчика Палион, который вдруг вспомнил, что в последний раз близко общался с женщиной полгода назад и то как‑то в спешке, не основательно.

— Следы инородного были стерты с лица планеты: руины строений разрушены, а книги запрятаны по монастырям. Спустя сотню лет одному из монахов удалось изучить древний язык и первой из неумело переведенных книг стало «Величие рода Озетов», ода древним богам, покровителям и заступникам ушедшей в небытие цивилизации.

— Надеюсь, ты не собираешься запеть? — забеспокоился Палион.

— Нет, не собираюсь, тем более что важны не хвалы, облеченные в благозвучные рифмы, а та информация, которую можно из них почерпнуть. Как ни странно, но прежние обитатели Шатуры были язычниками. Нет — нет, не теми темными, невежественными глупцами, что сжигали соплеменников на кострах, разбивали лбы, молясь выточенным из камня идолам, и хлестали воду плетьми, думая, что тем самым наказывают, бога морской стихии. Язычество древних — не религия, а скорее образ жизни, со своей системой ценностей и представлениями о правилах сосуществования людей. Для них боги были не всесильными вершителями судеб, а старшими братьями, опекающими, воспитывающими и наказывающими своих подопечных. Они были бессмертны, но любой смельчак мог бросить им вызов и даже убить, притом обычным оружием, а не какой‑нибудь волшебной, искрящей молниями булавой. Сообщество, племя богов и называлось родом Озетов.

— И это все? Какое, позволь узнать, отношение имеет вера давно вымершего народа к нашим, то есть к моим делам, — поправился Палион. — Не люблю я сказок, мне и в жизни бредятины вполне хватает!

— Когда люди гневались на кого‑то из богов, то они убивали его неверием, — повысив голос, продолжил вещать Вебалс, — его храмы уничтожались, а имя запрещалось произносить. Божество лишалось сил, если верующих в него было слишком мало, и умирало, как только в него совсем прекращали верить. А теперь представь, просто на миг предположи, что Озеты видели медленный упадок цивилизации, не смогли спасти веривших в них, но предприняли меры, чтобы выжить самим. Крестьянин в голодную зиму режет корову не потому, что жесток, а потому что у него нет сена ее прокормить, да и самому с детишками жрать охота!