Татьяна Умнова - Вампиры замка Карди

На следующий год они встретились снова, но Лизелотта была мрачна и печальна, и уже не читала стихов. Да и не удивительно: ведь она была замужем за евреем, а евреями тогда как раз вплотную занялись — необходимо было очистить Германию от этой заразы. Конрад не прочь был бы и Лизелотту очистить от этой заразы. Избавить от мужа, от всех сомнений и страхов.

Дядя Август, видя его терзания, смеяться над ним не стал, а просто предложил:

— Хочешь, я дам тебе пистолет, и ты его пристрелишь? Она немного повоет, конечно, но потом привыкнет. И еще через годик-другой будет твоя. Если, конечно, еще кто на нее не позарится. Только мальчишку не убивай. Матери не прощают, когда убивают их детенышей, пусть даже неполноценных. Оставь ей мальчишку — и она будет вся твоя…

Конрад тогда не решился. Он еще не умел убивать. Он не смог бы выстрелить в серьезное, добродушное лицо доктора Фишера. И даже в его кудрявый затылок — не смог бы.

А зря. Если бы он убил Фишера тогда, судьба Лизелотты сложилась бы лучше. Но Конрад не решился убить соперника — и обожаемая им женщина уехала со своими еврейскими родственниками куда-то в Польшу, и несколько лет Конрад не знал, что там с ними стало.

Август говорил — ничего хорошего.

После прихода Гитлера к власти, Август тут же вступил в партию и снова надел мундир. Он стал реже бывать дома. Но и наказывать Конрада стал более жестоко. Он вообще как-то изменился, словно ношение свастики выпустило каких-то диких демонов, которых он прежде пытался подавлять и высвобождал только в домашней обстановке, воспитывая Конрада.

Забавно, что при всем при этом нацистскую идеологию Август не разделял: ему вопросы идеологии были просто безразличны. А вот войны он хотел. Он был уверен, что война принесет богатство как Германии в целом, так и их семейству в частности: фабрику Лиммера он собирался перепрофилировать для военных нужд — парашютного шелка много понадобится, когда начнется война с англичанами.

Отто, напротив, словно помешался на величии Германии, избранности немцев и заложенной в мифологии предсказанности всего того, что происходило теперь. Он написал несколько книжек на эту тему и сделался даже популярен, снискав наконец то уважение, которого ожидал от окружающих всю свою жизнь. Отто искренне обожал Гитлера, видел в его облике некую мощь и даже сияние, свойственные потомкам выходцев с Туле, острова бессмертных. Отто считал, что теперь, когда к власти пришли истинные арийцы, легко будет и остальным германцам достичь совершенства и бессмертия… А еще он носился с идеей питья горячей крови врагов и пожирания их трепещущей плоти, которые якобы должны были придать воинам Рейха силу и власть над теми врагами, которые еще живы и пытаются сопротивляться. Эти идеи, правда, пока не получали отклика даже среди поклонников трудов профессора фон Шлипфена.

В домашней обстановке Август посмеивался над Отто, правда не агрессивно, а на публике восторженно ему внимал. Из двух фон Шлипфенов Отто пользовался большим уважением у новой власти, а потому обрел в глазах Августа некоторую ценность: он надеялся, что от безумия Отто можно будет получить практические выгоды.

Конрад новую идеологию принял легко. В общем, ему тоже было это не так уж важно, как Августу. Но его юной душе был близок мрачноватый мистицизм, ставший популярным в обществе, а так же осознание своей избранности и некоего своего высшего права… Права на все. Права вершить судьбы. И еще нравилась Конраду завораживающая красота факельных шествий, и тех полутайных обрядов, на которые его приводил Отто, как своего племянника и — как образчик истинного арийца, представителя возрождающейся расы. Действительно, достаточно было взглянуть на статного, красивого, белокурого Конрада, так мало похожего на двух своих дядей — рыхловатого Августа и тщедушного Отто — чтобы уверовать в истинность заявлений профессора фон Шлипфена о том, что древняя раса возвращается, и что Гитлер ниспослан языческими богами для того, чтобы облегчить приход в мир и становление этих новых людей.

Конрад восстал против домашних наказаний только в пятнадцать лет. Он был уже очень рослый и — благодаря физическим упражнениям, к которым его понуждал Август — очень сильный и ловкий. Он казался скорее юношей, чем подростком. Но продолжал по-животному, утробно бояться Августа. И покорно ложился под ремень или плетку. А ведь наверное, он мог и раньше воспротивиться. Август еще в двенадцать лет начал возить его из школы на дополнительные занятия боксом, заявив, что этот спорт очень практически полезен, хоть и придуман англичанами. Конрад умел драться, а Август постарел и обрюзг. И главное — Август, похоже, ждал, когда же племянник восстанет. Потому что, когда это произошло, он не удивился. Совсем не удивился, когда на очередное «Конрад, поднимись ко мне в кабинет, мы должны поговорить о твоем непослушании» — Конрад, подавив внутреннюю дрожь, ответил:

— Нет.

Август сощурил глаза, пристально посмотрел на племянника. Уточнил:

— Нет?

— Нет. Я больше не позволю меня наказывать.

И когда Август в ответ замахнулся, желая отвесить племяннику свою фирменную убойную оплеуху — Конрад блокировал его замах и отшвырнул дядю через всю комнату к стене.

Конрад тут же встал в боевую стойку, выбирая позицию поудобнее. Он ожидал продолжения драки. И готов был биться насмерть, лишь бы не ложиться снова на этот диван, обтянутый черной кожей, каждую трещинку на которой он изучил вблизи, задыхаясь от боли в промежутках между ударами ремня.

Но Август поднялся с пола, поправил мундир, коротко хохотнул и почти с гордостью сказал:

— А мальчик-то вырос! Это надо отметить.

Август ушел в свой кабинет — и вернулся с бутылкой великолепного вина. Налил племяннику и чокнулся с ним. После этого драку продолжать было глупо.

Отто, правда, почему-то дулся. Видимо, его огорчило, что Конрада больше нельзя будет припугнуть наказанием, что их взрослая власть над ним рухнула в одночасье. Отто даже не стал пить и ушел.

Август же после первой бутылки поставил вторую. Похуже. А утром учил племянника справляться с похмельем.

С того вечера Август обращался с Конрадом как со взрослым. Как с равным. У них создалось даже какое-то подобие дружеских отношений. Хотя Конрад так и не простил дядю Августа. И дядю Отто тоже не простил. Он твердо решил, что отомстит им когда-нибудь. Он мог бы уже сейчас справиться с обоими — избить, даже убить… Но если он их убьет — вряд ли удастся скрыть преступление: наверняка полиция в два счета во всем разберется и Конраду придется идти в тюрьму. А отбывать еще какое-то наказание из-за этих двух мерзавцев — высшая несправедливость!