Дэниел Абрахам - Предательство среди зимы

— Ко мне пришло прошение из Дома Ваунёги. Они предлагают, чтобы сын их плоти, Адра, и дочь моей крови, Идаан, соединились в браке.

Хай ждал, пока специально нанятые шептальники не повторят его слова. Зал зашелестел, словно подул ветер. Идаан прикрыла глаза веками и открыла их, только когда отец продолжил.

— Это предложение мне угодно. Я сообщаю о нем городу. Если есть причина, по которой просьба должна быть отвергнута, я хочу узнать о ней сейчас.

Шептальники старательно передали и это по залу. Неподалеку кто-то кашлянул, словно хотел заговорить. Идаан не удержалась и посмотрела. В первом ряду на подушках сидели Семай и его андат. Оба любезно улыбались, но Семай пристально смотрел на Идаан, сложив руки в жест предложения. Так предлагают выпить вина или закутаться в плед в холодный вечер. Здесь был иной, более глубокий, смысл: ты хочешь, чтобы я все прекратил? Идаан не могла ответить. Никто не смотрел на Семая, зато с нее не сводила глаз половина зала. Идаан потупилась, как подобает приличной девушке. Краем глаза она заметила, что поэт опустил руки.

— Очень хорошо, — сказал ее отец. — Адра Ваунёги, встань передо мной.

Адра встал и медленными отрепетированными шагами подошел к трону хая. Там он вновь опустился на колени, склонив голову и сложив руки в позе благодарности и подчинения. Хай, несмотря на серое лицо и впалые щеки, держался прямо. Даже слабость не лишила изящества выученные за всю жизнь движения. Он положил руку на голову Адры.

— Высочайший, я стою пред тобой, как младший муж пред старшим. — Ритуальные фразы разнеслись по залу. Несмотря на то, что Адра стоял спиной, шептальникам не пришлось их повторять. — Я отдаю себя в твою власть и прошу снисхождения. Я хочу взять Идаан, дитя твоей крови, в жены. Если тебе неугоден этот брак, скажи одно слово и прими мои извинения.

— Угоден, — сказал отец.

— Ты позволяешь, высочайший?

Идаан ждала отцовских слов согласия, завершения ритуала. Ужасное молчание затянулось. Сердце Идаан застучало, в крови вскипел страх. Что-то стряслось! Ошай развязал язык. Идаан подняла глаза, ожидая, что сейчас на них бросится стража. Но она увидела, что ее отец нагнулся к Адре так близко, что почти касался его лба своим. На впалых щеках старика заблестели слезы. Торжественная сдержанность куда-то делась. Сам хай куда-то пропал, остался лишь умирающий старец в одежде, слишком кричащей и яркой для больного.

— Ты сделаешь ее счастливой? Пусть хоть одно мое дитя живет счастливо!..

Адра закрыл и открыл рот, как рыба, вытащенная из реки. Идаан смежила веки, но не могла закрыть уши.

— Я… высочайший… Да.

На глаза Идаан навернулись предательские слезы. Она закусила губу и ощутила вкус крови.

— Да будет известно, — объявил отец, — что я дал согласие на этот брак. Пусть кровь хая Мати снова войдет в Дом Ваунёги. И пусть каждый, кто почитает хая, уважит этот брак и присоединится к нашему празднеству. Церемония состоится через тридцать четыре дня, в начале лета.

Шептальники начали передавать его слова, но тихие голоса вскоре затонули в ликующих криках и аплодисментах. Идаан подняла голову и улыбнулась, делая вид, что слезы на ее щеках — радостные. Все присутствующие встали. Она приняла позу благодарности, затем повернулась и приняла ту же позу перед Адрой и его отцом. Потом перед своим отцом. Хай все еще плакал — это проявление слабости много дней будут пережевывать придворные сплетники. Он улыбнулся так искренне, с такой надеждой, что Идаан ощутила к нему любовь — и привкус золы во рту.

— Благодарю тебя, высочайший!

Он наклонил голову, словно в знак уважения.

Хай Мати покинул помост первым: одни слуги посадили его в паланкин, другие унесли. Потом ушла Идаан. Остальные уйдут согласно положению своих семей и собственному старшинству. Зал опустеет не раньше чем через полторы ладони. Идаан прошла по беломраморным коридорам в комнату для отдыха, отослала слуг, закрыла дверь и разрыдалась… Наконец в ее душе вновь стало пусто. Она умылась холодной водой, поставила перед зеркалом сурьму, румяна, белила, губную помаду и аккуратно превратила свое лицо в маску.

Конечно, пойдут разговоры. Даже без позорного свидетельства, что ее отец тоже человек — она уже ненавидела всех, кто будет над этим потешаться, — двору есть о чем почесать языки. Вспомнят громкий голос Адры. Его гордую осанку. Даже то, как он растерялся, когда хай нарушил ритуал, может вызвать чью-то симпатию. Впрочем, это мелочи. Очевидцы прекрасно понимали, что быть дочерью хая ей осталось недолго, а сестра хая ниже по положению. Дом Ваунёги покупал товар, который заведомо подешевеет. «Ах, это любовь!» — всплеснут все руками и сделают растроганные лица. Наверное, лучше — честнее — было бы сжечь город и его обитателей, включая себя саму, чтобы раскаленное железо очистило и закрыло рану. Мимолетная фантазия, да, но Идаан стало чуть легче.

Постучали. Она поправила одежду и отперла. В дверях, в сопровождении слуг, стоял Адра, еще не снявший ритуальный наряд.

— Идаан-кя, я надеялся, что ты придешь на чаепитие с моим отцом.

— Я приготовила подарки для твоего достопочтенного родителя, — Идаан указала на огромную коробку из ткани и яркой бумаги, уже привязанную к длинному шесту. — Только поднять не в силах. Я могу воспользоваться помощью твоих слуг?

Двое вышли вперед.

Адра принял позу приказа, она изобразила повиновение и последовала за ним. Они шли по садам бок о бок, не касаясь друг друга. Идаан чувствовала на себе взгляды и сохраняла скромное выражение лица; к тому времени, как они дошли до дворцов Ваунёги, у нее заболели щеки. Миновав коридор из резного палисандра, инкрустированного перламутром, Идаан и Адра попали в летний сад, где под карликовым кленом сидел Даая Ваунёги, прихлебывая чай из каменной пиалы. Лицо старика было добрым; сцена напоминала гравюру Старой Империи — почтенный мудрец в размышлениях. Слуги поставили дары прямо на стол, словно обед.

Отец Адры опустил пиалу и жестом отпустил слуг.

— Закройте сад, — приказал он. — Мы с детьми должны многое обсудить.

Как только двери закрыли и трое остались наедине, он погрустнел и ссутулился, как человек, измученный лихорадкой. Адра начал ходить из стороны в сторону. Идаан, не глядя на обоих, налила себе чаю. Чай перестоял и горчил.

— Так значит, они молчат, Даая-тя?

— Гальты? — переспросил старик. — Мои гонцы возвращаются с пустыми руками. Когда я пришел поговорить с послом, меня не впустили. Все пропало. Риск слишком велик. Теперь они не хотят нам помогать.

— Они сами так сказали? — спросила Идаан.