Андрей Лазарчук - Темный мир

Я расправил крылья и полетел.

Я снова сел.

– Нормально? – спросила Маринка.

– Да-да, – сказал я. – «А что у меня прямое?..»

– Анекдоты помнит – тогда точно живой, – сказал Шарп.

– «Точно живой» – это значит «похожий на живого» или «в точности похожий на живого», – сказал я, потирая голову. – А я просто живой, точка. Хотя и долбанутый. Надолго я отрубился?

– Секунду-две, не больше, – сказала Маринка.

Я покачал головой:

– Как летит время… Ну что, надо все-таки поесть? А то, извините, отвлек…

И, плотно перекусив, мы пошли дальше. С временем – не по прошествии какого-то времени, а с ним самим – что-то случилось. Я полностью перестал его чувствовать, поэтому считал шаги. Через полторы тысячи шагов мы вышли на круглую поляну, залитую непонятно откуда падающим светом. Тропа доходила до центра круга и там обрывалась…

– Не понял, – сказал Шарп и попятился.

Поздно.

22

Джор рассказал. Потом он этот эпизод начисто забыл, но я успел записать. Я как раз тогда понял, что с памятью нашей происходят странные вещи, и записывал даже обрывки анекдотов.

Так вот, он видел сон. Там, в подвале, где совсем недавно убили Илью и Хайяма. Остальные все уснули… Не знаю, как такое могло быть, но они уснули. Отрубились просто. Как выключенные. Может быть, им что-то дали с питьем. А может, такая вот защитная реакция – сразу у всех.

Сон, да. Джору снилось, что он – дерево. Причем лежачее, распластавшееся. Ноги были корнями, и кое-где из туловища тоже уходили в землю корни, и из туловища же тянулись вверх тонкие ветви с листиками, а правая рука, закостеневшая в нелепом жесте, вся была покрыта листвой. Рос он, Джор, под сенью какого-то гигантского незнакомого дерева и в окружении исполинских серых грибов, чьи шляпки покачивались и трепетали как пляжные зонтики на ветру. Имен грибов он не знал, но считал друзьями. Глаза Джора были совершенно неподвижны, он не мог посмотреть на что-то в стороне или отвести взгляд, он мог только рассеянно фиксировать то, что видит прямо перед собой. Какие-то твари проползали, скрываясь в траве и кустах. Там они кого-то ловили и жрали, давясь и содрогаясь. Чьи-то ноги прошли совсем рядом, а туловище и голова остались невидимыми где-то вверху. Ноги были в неуместных мокасинчиках. Следом появились другие ноги, в тяжелых ботинках. Ноги остановились возле Джора, и сверху на него полилась горячая вода. Потом ноги удалились. Маленькая птичка с длинным клювом несколько раз клюнула Джора в глаз, но не причинила ни малейшего вреда и разочарованно улетела. Потом на некотором отдалении появилась странная компания: две большие облезлые собаки с отвисшими вымечками и с ними ходячие куклы, держащиеся двумя группками гуськом друг за дружку – за полы одежды или за палки, – а передние – за хвост одной из собак. Этакие «Слепцы» Брейгеля, только числом побольше. Кажется, это были куклы из театра Карабаса-Барабаса, но оборванные и грязные, с волочащимися ногами – и без глаз. Кто-то вырвал им глаза. Когда они уже почти ушли, Джор понял, что замыкающий верзила в полосатой шапочке – был он сам. Кукол было девять. Он попытался сообразить, кто отсутствовал, но не смог вспомнить. Был Рудольфыч, была Аська, была Валя, был он сам… остальные размазались в общее пятно. Когда куклы ушли, он услышал шепот. Много-много ртов нависли над его ушами и что-то пытались донести, и были мгновения, когда он уже начинал что-то понимать, но тут сосредоточенность разом пропадала, как срывалась пружина, и шепот вновь становился разнобоен и неразборчив…

А потом прямо в той точке, куда был уперт его неподвижный взор, что-то стало темнеть. Темное пятно увеличивалось, набирало интенсивность и приобретало пока непонятную форму. Еще чуть позже в центре продолговатого пятна образовалась трещина, и края ее сразу же стали вворачиваться сюда, внутрь, к нам, тлея по кромке багровыми огоньками, и эта багровая замкнутая, стремительно меняющаяся линия тоже что-то напоминала или означала. И за бумагой, которой в итоге оказался этот мир (театр Карабаса… нарисованный очаг…), тоже что-то происходило, какое-то движение – словно шевелился ком миног.

(Не люблю миног. Паразиты. Да и невкусные они на самом-то деле.)

Наконец, дыра в пространстве – нет, не дыра, неправильно называть ее дырою, дыра подразумевает пустоту, а здесь, наоборот, возникала наполненность – в общем, это нечто, обрамленное багровой, тускло-багровой, наконец, почти невидимой истонченной нитью, перестало увеличиваться и менять форму. Теперь это был человек в странной позе, и Джор его узнал – Волков, тот самый, но здесь он был не в походном обмундировании, а в каких-то лохматых обносках, с ножом в одной руке и щитом в другой. Потом он шевельнулся. Он и так стоял на широко расставленных согнутых ногах, а теперь стал наклоняться вперед все сильнее и сильнее, как бы волоча за собой прилипший к нему или вросший в него занавес – нет, задник, – на котором все прежде и было нарисовано. Мир пошел складками, и почему-то именно это было самым ужасным… а Волков встал на четвереньки – на колени и локти – и, волоча растягивающийся мир за собой, медленно пошел к Джору…

И Джор проснулся. Во рту был привкус рвоты, а напротив него так же на четвереньках стоял Артур и, наклонив голову, смотрел в упор.

– И знаешь что? – спросил Артур, как будто продолжая только что прерванный разговор. – Я ведь вспомнил, где его видел. На приеме у губерши. Мать сопровождал в качестве пажа. И этот Волков там. Он сейчас министр недропользования и хрен-перец, не помню, чего еще. И говорили тогда, что он покупает под полигон огромный кусок территории в Карелии. Наверное, вот этот. Где мы сейчас. А значит, у него тут какой-то бубновый интерес. Правильно же?

– И что? – тупо спросил Джор, поднялся и побрел к умывальнику. Вода там шла с привкусом железа, но это лучше, чем ничего…

– Да так… – вслед ему сказал Артур. – Когда понимаешь, в чем у человека интерес, уже можно маневрировать.

– Он не человек, – сказал Джор, не оборачиваясь.

…А нас вели, иногда подталкивая тупыми концами копий в спину, да и пониже спины – по-моему, безо всякой к тому нужды, а просто забавляясь. Бежать мы все равно не могли, побегай-ка с руками, связанными за спиной, тем более когда на шею тебе накинута петля, а конец веревки обмотан вокруг талии у конвоирши. И хотя Маринку эти дивные эльфы слушались во всем, но веревки с нас снять они категорически отказались: таков-де устав, а если что не по уставу, то начальство не помилует.

Тогда, на поляне, они появились сразу со всех сторон, числом семь, с натянутыми луками в руках – проступили из воздуха, стали видимыми, как еще это описать? – вот только что никого нет, и вдруг воздух идет прозрачной рябью, как вода, и из ряби выходит человек, и рябь тут же пропадает… Были они точь-в-точь как эльфы во «Властелине колец», разве что одеты более разнообразно, не совсем в униформу, и ушки хотя и были заострены, однако не так гротескно, как в кино, – чуть-чуть заметно, и все. Молва всегда склонна преувеличивать отличия.

В общем, нас с Шарпом мигом поставили на колени и обыскали. Потом все найденное снова рассовали нам по карманам и в рюкзак, за исключением пистолета и метательных ножей Шарпа. Красивые и хищные у него были ножички…

Ну и связали нас, как я уже сказал. Моментально, не туго, но чем-то таким, что не растянуть и не порвать, тут же врезается в кожу – леской, что ли.

А потом эти дивные эльфы окружили Маринку, встали на колено и, положив правую руку на левое плечо, склонили головы.

– Вот… это… да… – тихо сказал Шарп.

Да я и сам офигел, если честно. Сколько я Маринку знаю? – она еще в школу не ходила…

Но говорили они тогда совсем непонятно, и Маринке приходилось объясняться с ними жестами. А они лишь согласно кивали и предлагали немедленно идти дальше.

И в конце концов мы пошли.

Поляна, круглая, заросшая травой, вдруг превратилась в лесную просеку, по которой как ни в чем не бывало продолжала тянуться желтая тропа. Песок, как мне кажется, чем дальше, тем делался желтее, ярче и чище. Наверное, такую тропу легко было рассмотреть и в более плотных сумерках.

Ночь между тем никак не наступала – даже с поправкой на все северные извраты. Ни солнца, ни луны, но с неба лился рассеянный свет – достаточно яркий, чтобы читать.

А потом началось странное…

(Написал и подумал, что это звучит нелепо. Как будто все, что было до того, – нормальное. Но, понимаете, есть странности и странности. Странности просто, странности страшные и странности впечатляющие. Эта была из последних, поэтому я ее отмечаю особо.)

Пейзаж менялся. Не так, как при ходьбе или, скажем, езде, – там все понятно. Здесь же один пейзаж проступал сквозь другой: например, в лесу мне начали мерещиться горы, и буквально через сотню шагов лес истончился и растворился, а тропа повела нас по узкой седловине, и влево уходило темное скалистое ущелье, а справа зеленела поистине райская долина, и даже видны были небольшие стада то ли антилоп, то ли оленей. И точно так же горы сменил берег бурной реки и длинный подвесной мост…