Ярослава Кузнецова - Тьма моего сердца

Так, Морено. Если бы да кабы начинаются. Что тебе, сопляку, в свое время Рем Цапель говорил? Коли выбрал тропу, говорил, с полдороги не сворачивай — иначе и вперед не дойдешь, и назад не вернешься. Сиди уж, чучело, в захоронке, жди, когда рак на горе свиснет.

— Фьють-фьють, — тихонько просвистели сбоку.

Я чуть с чурбачка не свалился.

— Кто?

Зашуршали ветки, справа в тайник засунулась голова в круглом шлеме.

— Я, командир, — это Рохар, черт бы его побрал, — На смену. У вас все тихо?

— Как видишь.

— Не вижу ни хрена. У тебя тут темнее чем во дворе. Уже первая четверть пошла. Вылезай.

Я согнулся в три погибели и выполз из шалаша. Плечи у меня затекли, ноги тоже. Лискиец, волоча свое "ковыряло", протиснулся на мое место. Поворошился там, хихикнул:

— Нагрел тут, надышал… комаров, небось, прикормил…

— Комаров в августе нет.

— Уй, итить твою, а кто ж тут кусается? Елки какие-то, дьявол…

Пошипел еще, умащиваясь. Я не сводил глаз с пустой полосы перед лесом. Первая четверть пошла… не придет, видно, упырь, идолы его заешь.

Собака надрывалась.

— Там девчонке что-то совсем худо, — шепнул Рохар, перестав шуршать, — Ты взгляни на нее.

— Что?

— Плачет, мечется. Лютор на стенку лезет. Хочет сейчас сам в лес идти. Я просил его тебя подождать.

— Ах ты, дрянь какая…

Я перебежал на полусогнутых четыре шага до калитки и нырнул на задний двор. Сразу за калиткой из земли торчала треугольная скошенная крыша погреба, за ним — угольная куча в дощатой выгородке. Дальше стояли пустые бочки и старые ульи, а еще дальше — пятачок, окруженный горою дров, высотой в полтора человеческих роста, с широченной колодой в центре. Двор все-таки был здорово загроможден, частично перекрыт навесами из теса и галерейками, где хранили сено, и это тоже мешало обзору. Правда ближе к дому мы его все-таки успели расчистить.

Обогнув дровяную кучу, я помахал рукой невидимым Дерекам, чтоб они меня, не дай Бог, не подстрелили. Беленые стены дома и пристроек в самом деле будто бы немного растворяли чернильный мрак.

Из темного угла около двери вынырнула тень и оказалась Варселом, до глаз замотанным в плащ, но с тяжелым топором наготове.

— Кто тут?

— Морено.

Распустив пряжку на кольчужном капюшоне, я откинул клапан и освободил нижнюю часть лица.

— Ага, — он узнал меня, — Че там?

— Тихо. Тебя сменили?

— Да. Тока я тут еще подежурю.

— Давай.

Я поскребся в дверь, назвался, и дядя Фаля впустил меня.

— Лютик хочет в лес идти, — буркнул бывший стражник, — По мне, так это он зазря затеял. Самоубивство это. Прыгнет нечисть ему на загривок с дерева…

— Сейчас поговорю с ним.

Прежде чем идти наверх, я заглянул в пустую кухню и добыл из шкафчика бутыль Лушиной знаменитой "огнежорки" — контрабандного арваранского зелья, настоянного на красном перце с чесноком, и чуть-чуть подсоленном. Достал три серебряных стаканчика, расставил на столе и накапал в один из маленького пузыречка, который до этого момента хранился у меня за пазухой. Пузыречек сегодня днем выдала мне Луша. Отвела в уголок и сунула в руку. Велела Лютику в вино капнуть, если тот совсем взбеленится, Ясное дело, сказала, добром он глотать лекарство не станет, так ты ему в вино накапай, а то ведь парень сам себя заездит. Я отсчитал не четыре капли, как она учила, а шесть — если Лютор заснет, оно к лучшему. Иначе его только силой держать придется, а зачем мне лишняя драка? Люторов стаканчик я запомнил — с волнистым узором, потому что прозрачные капли на дне почти не были видны. Зажал стаканчики между пальцами и пошел наверх.

Постучал носком сапога — руки у меня были заняты. Открыл дверь Викор.

— Чего там снаружи? — спросил он.

— Ничего. Тихо. Я замерз, мне надо выпить. Лютор, Викор?

Я прошел вглубь комнаты. Дия уже не лежала — сидела на постели, сгорбившись, сжав руками голову и монотонно покачиваясь вперед-назад. Лютор стоял у забранного ставнями окна. Лицо его еще больше осунулось, стало сухим и жестким как у вяленой рыбы. Плохое совсем лицо. Глаза какие-то белесые, словно солью засыпанные. В руке — палка-посох, на одном конце железный шип, на другом — свинцовое копыто. Кадакарская палка, для походов по ледяным горным тропам.

— Хватит ждать морковкина загванья, — заявил он хриплым от гнева голосом, — Что, думаешь, упырь не видел, как сюда отряд вооруженный приехал? Так он и полезет в ловушку, держи карман. В лес надо идти. Сейчас. Пока он еще здесь, пока за другой добычей не отправился.

— Может, ты и прав, — согласился я, расставляя на столе стаканчики и разливая в них "огнежорку", — Может, действительно, мы только время теряем. Значит, сейчас и пойду, только обогреюсь немного. На, держи, тебе тоже выпить не повредит. Викор, присоединишься?

— Давай, а то ждешь-ждешь тут… сдуреть можно.

— За удачу, — я стукнул стаканчиком о соседей, выдохнул и выпил одним глотком.

"Огнежорка" не зря так прозывалась — в животе у меня загудели все топки преисподней. Лучшее арваранское зелье — а у Дереков было несомненно лучшее — горит синим пламенем, им сырые дрова разжигать можно. Красный перец только добавлял ему едучести.

— Почему ты? — возмутился Лютор, — Я этим посохом снежных котов охаживал в Кадакаре. Ледяную ведьму гонял. Что мне какой-то вампир!

— Посох у тебя, конечно, грозный. Но куртка твоя хоть и двойной вареной кожи, кольчуге моей не чета. И голова у тебя открыта. Шея так и сверкает.

— Точно, — фыркнул Викор и совершенно неожиданно цапнул брата пятерней за горло.

Лютор взвился с рычанием, свистнул посох, Викор отлетел на пустую Лискину кровать.

— Уй, уроооод! Спятил совсем, дубьем своим махать…

— Соображай, что делаешь! — гаркнул Лютор, весь белый, страшный и встрепанный.

— Вик, правда, кончай свои шуточки, — сказал я, — Скажи спасибо, что глаз не вышибли.

— Идите вы… — обиделся Вик.

— Стой! — вдруг заорал Лютор и кинулся через комнату.

Оказалось, пока мы занимались ерундой, Дия тихонько попыталась смыться — отец перехватил ее у самой двери. Он сгреб девчонку в охапку, выронив свой шест, она только сдавленно пискнула. Бледные кулачки побарабанили по кожаным плечам, потом разжались и беспомощно обвисли.

Я поспешил к ним:

— Дия, малыша, ну что же ты…

Она рыдала у отца в объятиях.

Мы отвели ее обратно, усадили на постель, сели с двух сторон. Я погладил блестящие ее волосы, куделью тонкорунной греющие руку. Прядки вились кольцами, цепко охватывая мои пальцы как усики винограда. Под массой волос открылась тонкая шея и — ох… господи, мой Боже — набухшие темные капельки и размазанный о ворот кровавый следок. Место укуса, понял я, кровоточит… или сама расчесала, вон кожа какая красная…