Андрей Мартьянов - Мировой кризис

После японской кампании и отставки виделись они значительно реже, но дружеская связь не прервалась – вчера Барков телефонировал в Царское и напросился на аудиенцию, обосновав просьбу делом неотложным, носящим сугубо частный характер. Анна Александровна, женщина несколько экзальтированная и впечатлительная, но отзывчивая, согласилась принять кузена в любое удобное для него время. Уговорились на завтра.

Зная установленные в нынешнее царствование обычаи, Барков решил ехать пораньше, вторым поездом, отправлявшимся в восемь с четвертью – государь (а следовательно, и двор) имеет привычки жаворонка, сиречь поднимается ото сна на рассвете и отправляется почивать, когда жизнь в столице еще бурлит; поэтому-то Николай с семьей предпочитают уединение в тихом Царском Селе.

Весна в нынешнем году пришла рано, за окнами мягкого вагона тянулись березовые перелески, окутанные нежно-зеленым пухом распускающихся почек и черные квадраты огородов. Пригородный экспресс останавливался всего однажды – на станции усадьба Пулково, – до конечной докатили за час с небольшим.

Извозчик повез по наизусть знакомой любому бывшему гвардейцу дороге – Софийский бульвар, мимо Каскадных прудов и казарм лейб-гвардии Кирасирского полка, к Орловским воротам: через них посетители могли попасть на территорию Екатерининского парка и собственно резиденции.

Охрана самая серьезная – пускай революционный разгул десятилетней давности подзабылся, непрекращающийся террор и бомбы перестали быть каждодневной реальностью, но жандармский корпус, министерство двора и гвардия доселе опасались любой тени: если нигилисты ухитрились убить великого князя Сергея Александровича не где-нибудь, а московском Кремле, кто даст гарантию, что подобное не случится однажды в Царском?

Начальником караула Орловских ворот оказался отдаленно знакомый капитан Соловьев, помнивший графа в лицо, но непременных и обязательных к исполнению правил это не отменяло. Документ, запись в журнале, телефонный звонок во дворец – пока искали фрейлину Вырубову, прошло еще пятнадцать минут. Досмотрели, разумеется: на предмет оружия или динамита, даже трость проверили – нет ли в ней выкидного лезвия. Барков терпел, знал, что порядок есть порядок, сам в подобных караулах стоял по молодости.

– Дорогу, надеюсь, указывать не обязательно? – усмехнулся капитан. – Давно вас видно не было, Алексей Григорьевич. Неужто в службу вернуться надумали?

– Отечество позовет – вернусь, – нейтрально ответил граф. – Благодарю, господа, позвольте откланяться…

В парке безлюдно, лишь редкие садовники с ножницами да вальяжно расхаживает одинокая псовая гончая – надо думать, собаку выпустили из покоев, прогуляться, и она вполне может принадлежать Самому…

У подъезда южного крыла дворца Баркова встретил камер-лакей – предупрежденный заранее, к кому следует визитер. Проводил на второй этаж по боковой лестнице. Память услужливо подсказывала: если идти прямо, окажешься в Малахитовой гостиной, направо – жилые комнаты, второй коридор ведет к малой столовой. В Екатерининском за двенадцать лет почти ничего не изменилось.

– Здравствуй, Алексис, – Вырубова, подражая августейшей патронессе, говорила с легким акцентом. – Не ждала, не чаяла. Что за спешка? Присаживайся же, незачем стоять в дверях!

Граф легонько коснулся губами тонкой ладони фрейлины. Анна Александровна выглядела усталой и бледной, что не могли скрыть ни румяна, ни помада на губах.

Это была дама средних лет с худым простецким лицом и светлыми глазами. Если бы не богатое платье, со вкусом подобранные украшения, бриллиантовый медальон с изображением царственной четы и модная теперь мантилья, ее вполне можно было принять за провинциальную чиновницу. Взгляд настороженный и чуть нервический, жесты быстрые. От некогда привлекательной улыбчивой особы, за которой волочились романтически настроенные гвардейские корнеты, мало что осталось. Годы идут, да…

– Милая кузина, сколько же мы не виделись? – непринужденно начал Барков, присев на диван рядом с хозяйкой орехового кабинета. – Как я вернулся из Мексики года два прошло, в Аничковом и в салоне m-lle Богданович нынче вовсе не бываю.

– Думала, ты уехал в деревню, – ответила Анна Александровна. – Получила письмо от твоей матушки, ма тант сообщала, будто тебя нет в Петербурге…

– Да, жил на даче, в Териоках довольно долго. Устал от затворничества, решил тряхнуть стариной и вернуться если не в свет, то поближе к нему.

Потекла обычная куртуазная беседа, правда чуть более доверительная – родственнику можно рассказать больше, нежели человеку постороннему. Двор жил своей неторопливой жизнью, Ники (Вырубова машинально назвала государя именно так, что значило одно: камер-фрейлина не просто приближена к семье, а находится едва не в центре самого избранного круга) скучает, развеивая дурное настроение фотографированием, прогулками в парке и охотой на ворон; их высочества великие княжны Мария и Ольга зимой перенесли инфлюэнцу, Александра Федоровна отлучалась только…

Куда и почему отлучалась императрица осталось неизвестным – открылась вторая дверь в кабинет, та, которая вела не в коридор дворца, а в соседние комнаты. Двое детей: мальчик лет шести-семи в мягком плюшевом костюмчике и девочка постарше в голубом платье.

– Что вам угодно? – Вырубова жестом приказала графу не двигаться и молчать, сама встала и шагнула вперед. Голос строгий. – Разве уроки закончились?

– Тетя Энн, душевно прошу простить, – очень вежливо и немного стеснительно сказал мальчик. – Маменька вас просит к себе, а уроков сегодня нет – воскресенье.

– Передайте, я буду немедленно, – Анна Александровна прикрыла дверь и обернулась к графу: – Это ненадолго, я постараюсь не задержаться… Всегда можно позвонить лакею, принесут кофе.

Граф остался в одиночестве. Подошел к окну, задумчиво потер подбородок. Детей он узнал, хотя великую княжну Анастасию во младенчестве видел всего однажды, а государя наследника лицезреть пока не удостаивался – фотографии в газетах не в счет.

Баркову, одному из немногих дворян, было известно неприятное обстоятельство, считавшееся государственной тайной Российской империи – цесаревич Алексей Николаевич тяжко болен. Гемофилия, которая способна свести единственного сына Николая II в могилу еще до совершеннолетия, что грозит серьезнейшими династическими последствиями: брат императора, Михаил Александрович наследовать не может из-за морганатического брака, по закону престол перейдет старшему в роду – великому князю, пожилому Николаю Николаевичу. В отличие от своих предшественников, нынешний царь не дал многочисленного потомства мужского пола, а болезнь единственного сына считалась смертельной – выходит, прямая линия может прерваться…