Ольга Громыко - Путница

– Чего это мы? – не понял вор. – Саврянин твой бешеный! А сам удрал, крыса сволочная, чтоб его телегой переехало…

– Мы, – настаивала Рыска. – Я ему помогла с последним разбойником. Я выбрала дорогу, на которой он не промахнулся.

– Он бы и так не промахнулся, – уверенно возразил вор. – Или промахнулся бы и снес головы вам обоим. Или убил его следующим ударом.

– Прекрати! – не выдержала Рыска. – Тебе что, совсем все равно?! Люди же умерли!

– Людей убили, – огрызнулся Жар. Кабы не казнь, эта поляна, пожалуй, еще долго стояла бы у него перед глазами и снилась в кошмарах, но пока что угроза собственной жизни все затмевала. Видал он и трупы, и как дружков его вешали. Второе куда больше впечатлило. – А разбойники сдохли, как бешеные собаки, туда им и дорога.

– Кто мы такие, чтобы их судить?!

– А кто, по-твоему, этого достоин? – Вор кружил по камере, как пойманный волк, отвечая раздраженно и отрывисто.

– Ну… есть же стража, судьи… – Рыска не отрывала от него взгляда, будто боялась, что стоит на щепочку отвлечься – и друг исчезнет и она останется совсем одна.

– Думаешь, они чем-то лучше и безгрешнее?

– Ну… раз их выбрали…

– Ха! – Жар ухватился за решетку и подпрыгнул. Уперся ногами в стенку, подергал за прутья. Сидели мертво. – Кто больше наместнику заплатил или пообещал, того в кресло и посадили! А разбойники заплатят – и будут стражниками называться!

– А как же справедливость?

– Кому она, к Сашию, нужна, твоя справедливость?! – Жар спрыгнул на пол, развернулся к подруге. Лицо у него было красное и злое. – Городу нужен по-ря-док! Чтобы грабили за месяц столько-то, убивали столько-то, а в тюрьме за это сидело и головы лишалось столько-то! И если что-то перевешивать начинает, задача власти – уравнять! А не справедливостью маяться!

– Зато мне она нужна, – упрямо сказала Рыска. – Я без нее жить не могу.

– Вот и будешь через лучину висеть, правдолюбка, – в сердцах брякнул вор. – Только на ведро перед выходом сходить не забудь. А то справедливость – штука неприглядная.

Девушка уставилась на него – безумные желто-зеленые глазищи на бледном, заострившемся лице, – а потом уткнулась лицом в ладони и зарыдала. Впервые с ночи.

Жар выругался, сделал еще кружок, потом плюхнулся на лавку рядом с подругой, грубо обхватил ее за плечи и прижал к себе.

Глава 7

Крысы с равной легкостью бегают по полу, стенам и потолку.

Колая провожали жена и сын, похожий на него как две капли воды – такой же круглолицый, крепенький, с густыми бровями и безвольным подбородком. Жена плакала, мальчишка, глядя на нее, тоже хлюпал носом. Колай смущенно покряхтывал, обнимая то одну, то другого, то обоих разом.

– Ну-ну, чего вы, не на войну ж еду… Может, заработаю чего, гостинцев привезу…

– Сам-то поскорей возвращайся!

Цыка угрюмо отвернулся. Развели тут телячьи нежности. Уж он-то своему сыну с малолетства втолкует: мальчики не плачут. Настоящего мужика воспитает, помощника. И драться его научит, и про девок все объяснит. Ну и баловать будет, не без того… Но в меру!

…Как-то там Фесся? Долго еще стояла? Хоть бы дедок догадался выглянуть и окликнуть…

Мих уже сидел в телеге, смолил цигарку. Глянул на приятеля и молча протянул ему окурок. Цыка жадно затянулся:

– Чего ждем-то?

– Голову. Он нас до города проводит, чтоб по дороге через борт не махнули, – иронично хмыкнул Мих. – Заодно по ярмарке погуляет, и назад.

– Пешком?

Из-за угла дома как раз вывернул голова, ведя в поводу спокойную рыжую корову. В седле вместо всадника покачивался куль муки, крепко примотанный веревкой.

– Все собрались? – для порядка спросил голова, привязывая корову позади телеги.

Мих кивнул, в одну затяжку прикончил возвращенную цигарку и кинул в колею:

– Кто править будет?

– А хотя бы и ты, – весело отозвался голова. Конечно, ему-то что – еще до заката дома будет, с барышом и покупками…

Батрак кивнул еще раз, перелез вперед. Шлепнутая вожжами корова удивленно мотнула головой – успела придремать стоя – и пошла тяжелой трусцой. Подгонять ее Мих не стал (телегу веска выделила паршивую, чтоб только до места доехать и пометку приемщика получить, а там пусть разваливается), устроился поудобнее.

Немногочисленные провожающие начали расходиться, жена Колая опустила руку с белым платочком и горестно в него высморкалась. Мальчишка по-простому утерся рукавом и уже косился на играющих возле молельни друзей, как вдруг ее дверь распахнулась и во двор выскочил молец. В одной руке он сжимал посох-рогатину, с которым уже тридцать лет справлял обряды, другой придерживал заброшенный на спину узел – объемный и увесистый, как будто овцу туда увязал.

– Постойте! Погодите!

Голова недовольно поморщился, но все-таки велел Миху придержать корову. Молец, и смолоду не водивший особой дружбы со здравым смыслом, к старости стал совсем несносным. Раньше от него с Хольгой хоть откупиться можно было, а теперь, смех сказать, даже пить бросил. Совсем сбрендил на своей вере – ему, мол, Богиня чуть ли не каждый день является, стыдно на нее перегаром дышать.

Узел, а за ним и молец плюхнулись на телегу. Дно крякнуло, корова повернула голову и укоризненно посмотрела на добавившийся груз.

– Видение мне было, – отдыхиваясь, пояснил молец. – Надвигается на нас год Крысы, какового ни мы, ни предки наши еще не видывали, а потомкам дай Божиня вообще появиться.

– Ну и чего? – не понял голова.

– Богиня ткет дороги, а куда мы по ним придем, зависит от нашего выбора, – напыщенно заявил молец. – Я свой сделал.

Мужики со значением переглянулись. Голова украдкой покрутил пальцем у виска, но решил не спорить с полоумным. Пусть прокатится туда-обратно, лишь бы телега не треснула.

За приговоренными пришли только после полудня. Обычно казни устраивались по утрам, но сегодня виселицу уже успели занять, а на завтра был записан другой «счастливчик». Одноглазый палач, которому из-за неурочной работенки пришлось пожертвовать семейным ужином, ворчал так, что Жар язвительно предложил ему поменяться местами.

– Щас, размечтался, – буркнул палач, нахлобучивая алый колпак с прорезью для глаз, но жаловаться перестал. – Вяжите их, парни!

Наревевшаяся и обессилевшая девушка покорно позволила стянуть себе руки за спиной и поплелась к выходу между двумя стражниками. Следующей паре пришлось повозиться: Жар, решив, что терять уже нечего, отбивался, как схваченный за уши заяц. Заключенные в других камерах радостно орали и свистели в два пальца, радуясь нечастому развлечению.

Но наконец скрутили и вора.