Татьяна Мудрая - Паладины госпожи Франки

— Любопытный человек этот Идрис, — как бы про себя продолжал священник. — Помесь катара с исмаилитом. Мир для него зло и очарование сразу. В чем-то он редкий умница, а иногда дитя сущее. Я его полюбил. Ходил под его левой рукой, то есть второразрядным доманом, но был немного большим своего чина. Ох, и дела мы творили поначалу! Нам легко было находить общий язык касаемо тех попов и корольков, что пытались завезти в Степь испанские методы. Горы мы тоже от них маленько почистили: вначале Первый Лорд смотрел на нас чуть ли не как на союзников в борьбе с еще не придушенным папизмом. Это пока мы его самого не окоротили, когда он стал притеснять католическое население — добро бы одних непокорных ему и Алпамуту князьков и прочую благородную шушеру. Ну, а потом и мой Снежный Барс начал оборачивать методы инквизиторов против них самих… с добавлением некоторых чисто гябрских ухищрений… Говоря честно, это скорее не он, а его низшие доманы, но он знал, что они творят его именем… И являться в селения стал подобно богу из машины: вершил суд над господами и взимал вместо них налоги… Сначала я попросту не желал в этом участвовать и просился назад к Однорукому.

— К кому? А, поняла.

— Потом из меня начали сыпаться дерзостные идеи. Понимаете, он и его подчиненные — всё же две разные сферы. Он не в состоянии действовать сам и вынужден в материальном полагаться на других. И легко соглашается с теми, кто выставляет его голосом уснувшей крестьянской совести; в той же мере, как и со мной, когда я доказываю ему, что лишь виллан знает, на что годен его синьор, и что не надо решать за мужика. Но вот когда я предложил ему поселять наших молодых стратенов посреди местных жителей или вообще воспитывать их из эроских и лэнских недорослей, он вдруг заявил, что я толкаю его на чисто иезуитские хитрости. Не понимаю: отцы в коллеже, напротив, считали, что я прост, прям и незатейлив, как оглобля. Где логика, я спрашиваю? В общем, у нас вышла размолвка, и я отделился. А поскольку за мной потянулись и мои знакомцы по Раковине, и в числе довольно-таки немалом, то и поссорился заодно с Одноруким легеном.

Ну и славно мы нашумели, сударыня моя Франциска! Правда, первое поколение быстро повыбили — слишком уж привыкли гоняться за своим интересом. Кое-кто сам ушел назад — из особенных любителей поживы. Ну, на сие я наплевал — потому что к тому времени оперились старшие мои мальчишки и девчонки, а это вышли люди. Они-то и нагнали главного страху на дурных пастырей и неправедных владельцев вплоть до самого Лорда Северян!

— Постойте. Это вы — Дикий Поп?

— И заодно Мастер Леонард. Как вы, я надеюсь, слышали, это имя дьявола на ведьмовском шабаше. Что поделаешь, славу надо ценить, даже и дурную!

— Н-да, — Франка в свете огарка вгляделась в него пристальней, в зрачках у нее прыгали ало-изумрудные язычки пламени. — А сюда вы зачем явились с вашими «мечами неправедных»?

— На разведку, — объяснил он без затей. — Среди моих парней ходили четкие слухи, что среди гэдойнских дам и полудам, что не вполне законным манером увеселяются в купеческой компании, одна — отставная жена тамошнего бургомистра.

Франка чихнула, как рассерженная кошка.

— Отставная, скажут тоже. Стойте! А почем вы знаете, что она и есть я?

— От вас узнал сейчас только что. В театре вы были вся в пудре и под чужим ярлыком. Другим дамам ни к чему было маскироваться.

— Ну-ну. Я, конечно, сама себя перехитрила, но и вы дока в своем ремесле. И что вы ко мне имеете, кроме как насытить любопытство?

— Бойцов я имею, госпожа моя, и отменнейших.

— Если вы не потеряли их во время ночной стычки. Тоже мне второй папа Юлий Секунд, военный в сутане и борец за независимость Италии!

— Вояка я, прямо скажем, фиговый. Держался на своем поповском красноречии и чисто христианском умении врачевать душевные и телесные болячки. Памятуя ваши слова, к лошадям я не лез, довольствовался людьми. А вот насчет моих воинов вы ошиблись. Тех, кто пришел со мной, до конца не выбьют: просочатся и удерут. Но они всего лишь корволанты, летучий отряд. Главное у меня укореняется и произрастает на здешней почве. Юноши, девушки, семьи… Приемыши…

— В каких местах, интересно.

— А вот этого я вам не скажу. Прав не имею.

— Ска-а-жете, торговец военной силой. Не теперь, так слегка погодя. Я вас даром в своей свите вывозить не собираюсь.

— С какой стати меня вообще вывозить? Я особь самостоятельная.

— Вы что, думаете, как сюда вошли, так и обратно выйдете? В подворье вы на гэдойнской земле, а снаружи моих всех как есть знают в лицо и чужака в город не выпустят. Ладно, пока ложитесь спать на ту половину кровати, а дальше будет видно. Эй, стойте, покрышку-то не надо всю на себя утягивать!

— Я занавеску отдернул. Ничего, что ваши фрейлины меня здесь утром застанут? — пробормотал он уже почти сквозь сон.

— Тоже мне фрейлины: подружки мои из Леса. И ничего, пускай завидуют, а то у них, видите ли, есть, а у меня нету!

Утром светлая Дара, что пришла не по звонку, с некоторым удивлением воззрилась на две головы, уткнутые в разные концы подголовника. Франка пробудилась. Лео, завидев пришелицу, выпутался из своей части одеяла. Спал он одетый и вооруженный: сабля у кушака, кинжал на шее и пистоль за пазухой.

— Дари, милочка, вот полюбуйся. Кто из наших мужчин таких же устрашающих размеров, как он?

— Сами знаете, что Зенд.

— Вот пусть уступит ему свою одежду и своего верхового слона, а сам посидит дня два на подворье, еще позже погостит у здешних приятелей и без огласки вернется в Гэдойн сушей. Все прочие отплывают на «Эгле» завтра, а не через неделю. Сообщи капитану Френсису, а он спешно соберет команду с квартир. Самое главное! Зови прямо сюда Лину с ее шкатулкой. Пусть изобразит поверх этой физиономии Зендову. Поняла? Бегом!

Девушка выскочила в дверь.

— Так. Два часа малеваться, потом будете сколько-то привыкать к Зендову лицу, Зендовой повадке и Зендовой лошади. А потом только и дела будет, что проехать через город до порта аллюром три креста. Риск, понятное дело. Но все мы, включая Зенда, рискуем не жизнью. А вот вы, союзничек… Ну как, отправитесь с нами на поиски новых авантюр?

— Э, была не была! Все равно очертил я свою буйную голову! Отправлюсь.

Рассказ Френсиса

«Как говорят, дурная примета иметь на борту женщину или священника. Что до женского пола, я к нему притерпелся, на моем корабле их вровень с мужчинами. Когда они стали прибывать на «Эгле» то поодиночке, то попарно, то вместе с кавалером, я и глазом не повел в их сторону. Но когда напоследок по сходням на палубу поднялся смешанный отряд амазонок и «амазонов», имеющий в арьергарде католического патера, переодетого, накрашенного, как девка, да еще едущего стремя в стремя с моей госпожой, — я почти потерял самообладание. Разумеется, его священство, такое несомненное для моего опытного глаза, было почти погребено под толстым пластом солдафонских ухваток. Он был широкоплеч, в его густом баритоне звучала этакая командирская или разбойничья хрипотца, а ладони казались пошире, чем у гребцов, к коим он в конце концов и подобрался, презрев ину Франку. В самый ему раз: будет лопатить соленую воду своими природными орудиями получше, чем вырезанными из клена!