Далия Трускиновская - Семья

— Я больше не могу! — пожаловался он. — Что эта тетеря еще вытворит?! Куда ее понесло?!

— Позвони ей, — подсказала Джимми.

Мерлин нашел в мобильнике ее номер, позвонил — и услышал сигнал с кухни. Тут выяснилось, что материнский аппарат лежит на подоконнике, прикрытый журналом с телепрограммой.

— Может, она к тетке понеслась? — сам себя спросил Мерлин.

— Ну так позвони тетке.

Сестра матери спросонья была очень сердита.

— Теть-Люба, я не шучу! — кричал, уже не на шутку разволновавшись, Мерлин. — Ее дома нет, она куда-то пропала! Куда она могла пойти?!

Тетка потребовала подробностей. Подробности были бессвязные, но тетка догадалась.

— Ну так, может, во дворе сидит? У вас же там есть стол и лавочка? Беги, Миш, посмотри…

Мерлин выскочил из квартиры.

Джимми побежала следом — и потеряла его в потемках. Она только слышала испуганное:

— Мама! Мама!

Но никто не отзывался, и Мерлин, пробежав квартал изнутри вдоль и поперек, вернулся к Джимми.

— Я не понимаю! Она с ума сошла, что ли?! С ума сошла?! Да?!

— Не вопи, — одернула его Джимми. — Что-то случилось, если она сбежала из дому…

— Крыша у нее съехала — вот что случилось!

— Говорят тебе, не вопи! У вас тут есть круглосуточный ларек? Автостоянка? Игровой зал? Идем! У тебя есть ее фотка?

Тут Мерлин и заткнулся.

Фотки не было. Ему и в голову не приходило хоть раз в жизни сфотографировать мать. Ничего в ее внешности достойного он не видел — женщина и женщина, таких в магазинах и на рынке — девять из десятки. Ну, что такого особенного в лице немолодой матери?

Это лицо явилось внутреннему взору — жалобное, как обычно, когда мать, по простоте душевной чего-нибудь натворив, выслушивала строгую отповедь сына.

— Идем! — приказала Джимми. — Идем вокруг квартала. Может, хоть что-нибудь поймем.

— Она с ума сошла… — ответил растерянный Мерлин. — Куда ее понесло? Ну, куда? Тут столько всякой сволочи по ночам вылезает, я же их всех знаю…

— Куда они вылезают?

— Ну, к горячей точке сползаются…

— Это где?

На горячую точку Мерлин сам бегал год назад, чтобы хорошо посидеть с приятелями во дворе. Там был изумительный самогон — не картофельный или еще какой, а конфетный: хозяйка точки работала на кондитерской фабрики и таскала оттуда чуть не ведрами дешевую карамель.

Возле точки встретили дядю Вову — с богатой биографией дядю, Мерлин однажды с большим трудом вызволил его из собачьей будки, куда старый алкаш полез греться. Тот знал мать в лицо и доложил, что — нет, не видел, не попадалась, но в разломанном киоске сейчас сидят и пьют кореша, так, может, они видели.

Мерлин знал этих корешей — один, дядя Гриша, выучил его ловить тритонов.

Этот дядя Гриша, когда понял, чего от него хотят, вспомнил — да, показалось ему, что видел соседку, она шла вон туда, к троллейбусной остановке.

— Так она, значит, к тетке поехала? И не доехала? Куда она еще могла ночью ехать троллейбусом?! — вдруг заорал Мерлин. — Или тетка врет?!

— Звони ей еще раз, — посоветовала Джимми.

До тетки наконец дошло, что дело серьезное. Она сказала, что сядет на телефон, будет обзванивать больницы, а племяннику велела немедленно приезжать.

— Сейчас я отвезу тебя к тетке, — сказала Джимми. — И поеду домой. А ты, если что, звони. Я так просто не засну.

— Хорошо.

Мерлин понимал — этой гостье тетка вряд ли будет рада.

Они расстались без единого слова — только Джимми вдруг, притянув к себе Мерлина за шею, поцеловала его в щеку. Поцелуй был прощальным — она приняла решение, и если бы он мог думать о чем-то ином, кроме поисков матери, то понял бы — какое.

Тетка к его приходу обзвонила несколько больниц. Толку не добилась и от сознания своего бессилия накричала на Мерлина.

Его осенило — нужно звонить в полицию. И четверть часа спустя они с теткой получили тот самый телефон, по которому им сказали — в Заводском районе машина сбила немолодую женщину, «скорая» отвезла ее во вторую больницу, так, может, ваша?

— Что она забыла в Заводском районе? — спросила тетка. — Нет, это не она, это кто-то другой…

— Это она… — у Мерлина перехватило дыхание. — Это она. Я сейчас туда еду.

8

Домик был двухэтажный, деревянный, облупившийся — хотелось, проведя рукой по островкам вздыбившейся краски, когда-то коричневой, смести ее и открыть серебристую от старости древесину. К его глухой стене примыкал забор, к забору лепился низкий и длинный сарай с четырьмя дверцами — для дров и ненужного имущества. Там же, у стены, стояла высокая бочка для дождевой воды. Если пройти вдоль сарая и взять чуточку влево, можно было попасть на вымощенную площадку, посреди которой стояла колонка с насосом. За колонкой цвела сирень, кусты были накрыты бледно-лиловыми облачками.

В противоположной стороне маленького двора, ближе к калитке, росла гигантская полынь. И там же было место для игр — на утоптанном пятачке стояли машинки, валялись остатки деревянного «конструктора», какие-то пластмассовые уродцы на колесах, какие-то загадочные железки. Там же был и раскрытый карманный ножик — им только что провели черту в неровном круге, отделяющую примерно две трети. Игра «в ножички» прервалась в самом начале.

Из окна второго этажа доносилась музыка — сладкая и бойкая итальянская песенка, слов — не разобрать, голос — томный тенор.

Но ничего живого не было во дворе, хотя полагалось бы хоть мухам болтаться в воздухе над мусорной кучей за полынью. Решительно ничего и никого — ведь и тенор имел механическое происхождение, его добывала из пластинки радиола.

Женщина появилась во дворе так, словно перешагнула порог — и тут же за ее спиной закрылась раздвижная дверь.

Это была немолодая полная женщина, с блеклыми светлыми волосами, всклокоченными, как спросонья, в коричневом халате, босая. Она испуганно обвела взглядом двор, замерла с приоткрытым ртом…

— Вспомнила, милая? — спросил мужчина, появившийся на верхней ступеньке ведущей в дом маленькой лестницы. Мужчина ли? Лицо было словно мраморное, с выласканными линиями, со светящейся кожей, безбородое. Одежда — нет, скорее, одеяние, складки которого легли так, что оно походило и на голубоватый комбинезон врача в больнице будущего века, и на узкое одеяние монаха, и на пернатый наряд птицы Сирин, прикрывшейся опущенными крыльями.

Женщина повернулась, озадаченно посмотрела на странное создание, неуверенно улыбнулась в ответ на его улыбку.

Мир, которым она себя окружила, был предельно прост: посередке — сын, вокруг него — все остальное. В этом мире немалое место было отведено для работы, раза в два поменьше — для домашних хлопот, для вещей загадочных, вроде веры в неземные существа, места не было вовсе, хотя в церковь она ходила и свечки за ребенка ставила. Поэтому ей и на ум не брело, что странное создание может оказаться ангелом. Он с виду был как молодой мужчина. Даже смахивал на того, кто стал отцом ее ребенка — вернее, таким он бы мог быть в молодости.