Дэвид Геммел - Сердце Ворона

— Хозяин примет вас, аптекарь. Но придется немного подождать. Пожалуйста, садитесь.

Рамус с благодарностью опустился на кушетку и принялся рассматривать украшающие стену картины. По большей части это были портреты предков Мойдарта в боевом облачении, сияющих доспехах и с мечами в руках. Встречались и сцены охоты, а на одной картине, ближайшей к аптекарю, была изображена поразительной красоты молодая женщина с золотистыми волосами. Она стояла возле высокой лошади, одетая в бархатный с шелком костюм для верховой езды, бывший в моде примерно пятьдесят лет назад.

Рамус смотрел на нее как зачарованный. Впервые он увидел эту женщину десятью годами раньше, незадолго до ее смерти. Тогда она была уже старой, с впавшими глазами и морщинистым лицом. Здесь же, на портрете, женщина представала перед ним молодой и цветущей: художнику удалось показать пламя ее души и выразить саму суть женской обольстительности. Лицо выражало силу характера и, как ни странно, сострадание, чувственность, соединявшуюся с твердой решимостью. Это была бабушка нынешнего Мойдарта, о которой люди до сих пор говорили с почтением и любовью.

Дверь распахнулась, и на пороге возник молодой офицер с раскрасневшимся лицом.

— Можете войти, — сказал он и как-то скованно прошествовал к лестнице.

Рамус не без труда поднялся и направился к оставшейся открытой двери. Окна в этой комнате выходили на две стороны, на восток и на север. В выложенном из красного кирпича камине горел огонь. Единственное кресло стояло повернутым к источающему тепло пламени. Возле восточного окна разместился широкий письменный стол с одним-единственным стулом. В присутствии Мойдарта сидеть не дозволялось никому.

Сам Повелитель Севера стоял у северного окна, заложив руки за спину. Одетый во все черное, с блестящими на солнце седыми волосами, он казался каменным изваянием. Где-то вдали прозвучал выстрел, за ним тут же раздался второй.

Рамус замер у порога.

— Входите, аптекарь, — ровным, бесстрастным, как всегда, голосом пригласил Мойдарт. — И закройте дверь. Мне здесь не нужен сквозняк.

Рамус исполнил повеление и подошел к столу. Некоторое время Мойдарт оставался неподвижным, затем вернулся к своему рабочему месту и опустился на стул. Усевшись, он поднял голову и посмотрел на аптекаря. Рамус думал, что подготовился к этому взгляду, но, как обычно, испытал потрясение. Дело было не в какой-то особенной злобе, которой дышал взгляд Мойдарта, не в жестокости или силе натуры, светящихся в его глазах, а в том, что они поражали полным отсутствием каких-либо эмоций, бездонной пустотой. Глядя на человека, Повелитель Севера как бы говорил: «Ты — ничтожество, мелочь, ни на что не годная и ничего собой не представляющая ».

— Шрамы до сих пор причиняют мне неудобства, — сказал Мойдарт. — В холодную погоду кожа стягивается и трескается. А ведь прошло уже пятнадцать лет.

— Большинство умерло бы от таких ожогов, господин, — заметил Рамус.

— Я — не большинство. Вы принесли мази?

— Да, господин. Но пользоваться ими надо очень осторожно и бережно, состав весьма сильный.

Рамус ждал, все недоумевая, зачем Мойдарт вызвал его к себе. Обычно бальзамы, мази и порошки забирал кто-то из слуг, например Мулграв.

— Вижу, вы художник, — промолвил хозяин дома.

— Художник?

Мойдарт выдвинул ящик стола и достал покрытую лаком деревянную шкатулку. На ней была нарисована веточка жимолости с листочком и цветком. Под рисунком поместилось краткое описание способа приготовления отвара.

— Ваша работа?

— Да, господин. Но я не художник, а всего лишь… немного рисовальщик. Не более того.

— Среди моих слуг тоже есть один… рисовальщик. Мойдарт поднялся и вышел из-за стола, жестом приказав аптекарю следовать за ним. Они приблизились к западной стене и остановились перед картиной. Рамус едва удержался от возгласа изумления. Ничего подобного видеть ему еще не доводилось. Это был пейзаж; горы и занесенные снегом сосны. Работу никто не назвал бы тонкой и изящной, но в грубых, решительных, быстро нанесенных мазках заключалась исключительная сила, дававшая поразительный, ошеломляющий эффект. Аптекарь не мог отвести глаз. Деревья, уходящие в глубь сцены, словно приглашали войти в лес. Рамусу казалось, что если он сделает еще два-три шага, то окажется под их сводами, услышит хруст снега…

— Ну, что? — спросил Мойдарт. — Как, по-вашему, у этого человека есть талант?

— Это же просто чудо, — прошептал Рамус. — С гор так и веет холодом, а если прислушаться, то можно услышать пение птиц на ветках. А этот свет на соснах… О, сир, это необыкновенная картина. Как ему удалось добиться такой глубины?

— Светлые слои на более темном фоне, — сказал Мойдарт, — а потом еще немного подработать краем двухдюймовой кисти.

Аптекарь бросил взгляд на хозяина усадьбы и понял, что перед ним автор потрясающего творения, По-видимому, Мойдарт заметил, как изменилось его лицо.

— Вы не догадывались? — спросил он.

— Нет, сир. Только когда вы заговорили о методе… Поразительная вещь. Вы давно этим занимаетесь?

— Много лет. Но до вас я никому их не показывал. Вы первый видите плоды моих усилий.

— Я польщен, сир. Более, чем могу выразить словами. Рамус сказал это искренне, с чувством, так как никогда не был силен в искусстве лести.

— Самым трудным было написать воду и добиться отражения в ней деревьев и гор. До всего пришлось доходить самому, учась на собственных ошибках. Хотите ее? — внезапно спросил Мойдарт, прерывая объяснения.

— Это шедевр, сир. Боюсь, я не могу позволить себе такой… — изумленно начал Рамус.

— Я не какой-нибудь крестьянин, которому приходится продавать плоды своего труда. Картина закончена. Мне она уже ни к чему.

— Благодарю вас, господин. Не знаю, что и сказать…

— Вам пора идти, мастер Рамус. У меня еще много дел. А картину вам принесут.

Аптекарь низко поклонился, но хозяин дома не ответил ему даже кивком, отвернувшись к окну.

Маленький аптекарь шагнул к выходу, но вовремя остановился, вспомнив, что забыл вытащить из сумки принесенные снадобья.

Спускаясь по лестнице, он думал о том, насколько сложна и непредсказуема человеческая натура.

В центре города Эльдакра высился эшафот с двенадцатью повешенными. Троих из дюжины перед казнью подвергли жестоким мукам, по приказу Мойдарта им выжгли глаза.

И вот, как оказалось, человек, способный на нечеловеческое зверство, обладал редким и исключительным талантом художника, сумел поймать и запечатлеть красоту момента и передать величие природы всего лишь несколькими движениями кисти.