Аделаида Фортель - Вася-василиск

— Баю-бай, баю-бай, спи, Анюта, помирай. Помри, детка, поскорей, похоронят веселей, прочь с села повезут да святых запоют, захоронят, загребут и с могилы прочь уйдут. Там, в могилушке темно да есть в могилушке окно. Баю-бай, баю-бай, спи, Анюта, помирай да в окошко вылетай…

Сила, держащая за ноги, потащила Анну Матвеевну прочь.

— Маменька! — закричала она и попыталась зацепиться за стены, но пальцы соскользнули, и она полетела вниз. — Мама!..

Матушка помахала рукой, словно провожая в дальнюю дорогу. Светлое пятно стремительно уносилось прочь, мамин силуэт истончился и растаял в нем, как льдинка в стакане кипятка. Только ее песенка продолжала звучать, но и она становилась все неблагозвучнее. В незамысловатый мотив вмешался тонкий писк и, набирая силу, становился все громче, забивал голову, заполнял все тело, заглушал мамины слова:

— Баю-бай, баю-бай! Чего встала, как трамвай! Похоронят Аню с миром, на поминках блины с пивом. Дай разряд, баю-бай. Еще дай, баю-бай. Разряд! Еще! Еще! Есть пульс…

Глава 18, последняя

Прощательная, с очередным сном Анны Матвеевны

— Ну и напугала ты нас, Анна Матвеевна! — хохотнул председатель, и вывалил на прикроватную тумбочку авоську с апельсинами. — Особенно Митрича, который о твоем петухе, как оказалось, и слыхом не слыхивал. Вся деревня об этом уродце знает, а старый хрыч только-только познакомился — чуть концы не отдал. Представь, завалил он в своем огороде сухую яблоню, пилу выключил, папироску размял. Только в рот потянул, глядь — прет на него твой петух на всех четырех парах. Глаза красные, шипит, хвостом по земле бьет. Крайне взволнованный, словом. Митрич только и успел, что матюгнуться, а петух, до чего умный, зараза!.. Накось, дольку пожуй, я уже почистил. Ешь-ешь. Врачи говорят, тебе витамины нужны. Твой петух-то, говорю, давай вокруг Митрича круги нарезать и к твоему дому манить. Отбежит на пару шагов, оглянется и снова подскочит. Митрич так удивился, что за ним пошел. А там ты в своем огороде на грядке загораешь. Врачи сказали, опоздай мы хоть на часик — не откачали бы тебя, мать.

— А кто вас просил меня откачивать? — Матвеевна раздраженно выплюнула дольку и отерла рот рукавом больничного халата. — Вечно вы в чужую жизнь лезете! Ни житья от вас, ни смерти…

Петр Алексеевич неожиданно заржал и сгреб ее в охапку. Обнял крепко, аж суставы хрустнули:

— Вот за что я тебя люблю, ведьма ты старая? Ведь от тебя слова доброго вовек не дождешься! И будем в твою жизнь лезть! Все будем! Ты у нас теперь знаешь кто? Ты у нас на всю страну известный мастер-самородок! Во как! После того, как на смотре твой лесоруб в нокаут всю комиссию положил, такая шумиха вокруг поднялась — тебе даже в реанимации такого не снилось. Сперва статья в областной газете вышла. На первой странице во такими буквами заголовок: «Золотой самородок Нижнего Кривино» и твоя фотокарточка крупным планом. Мы, не обессудь, у тебя дома ее со стены сняли.

— Ну и дураки! Я ж там молодая совсем снята…

— Неважно, мать. Гении не стареют — журналистка так и сказала. Потом из города телевидение приезжало. Отсняли твой дом, работы твои, у всей деревни интервью взяли. Эх, мать ты тут весь свой триумф пропустила…

— Погоди, какое телевидение? Прямо по дому моему шарились, да?..

— А чего тебе от страны скрывать? Гении они не себе принадлежат, а всему миру. Ничего, привыкнешь еще к славе…

Как это — нечего скрывать, охнула про себя Матвеевна. А Васенька? Видимо, последнее она произнесла вслух, потому что председатель тотчас откликнулся:

— Ты это о ком? О петухе что ли? Не расстраивайся, ничего с ним не случилось. Его еще до всех событий Сашка Сыкин на постой взял. Сказал, что присмотрит в лучшем виде. Эй! Ту куда это собралась?..

Матвеевна шустро откинула одеяло, сбросила ноги с кровати и отпихнула заботливые председательские руки.

— Пусти! Некогда мне тут разлеживаться!

— Тебя еще доктора не выписали.

— И не надо меня выписывать, сама уйду. Отстань, кому сказано, не зли! А если помочь хочешь, до дому подвези.

О последнем Анна Матвеевна потом немало пожалела. Оказалось, за то время, которое она провела в больнице, произошло столько нового, что председатель всю дорогу тарахтел, не замолкая, аж в ушах от него звенело. И под конец, когда грузовик уже остановился и высадил Матвеевну возле Ссыкиного дома, Петр Алексеевич огорошил еще одной новостью.

— Ах, черт! Самое-то главное забыл сказать — повышают меня! В областное руководство переводят. Теперь как возьмусь порядок наводить — ух! Но тебя, мать, не забуду. Выбью тебе ресурсы, твори всем на радость!

— Иди к черту! — оценила заботу Матвеевна.

— Хоть к черту, хоть к дьяволу! — снова рассмеялся председатель. — От тебя, мать, принимаю любые директивы! Ну, бывай, родная. Не поминай лихом.

— Петр Лексеич, — крикнула Матвеевна, когда председатель захлопнул за собой дверь кабины. — А заместо тебя кто же будет?

— Это вам решать. У нас нынче демократия. Выборы проведем.

— Придумали еще! — проворчала Анна Матвеевна, открывая калитку. — Дрёмократию какую-то… Выборы-шмыборы. Эй, Ссыка, отдавай маво петуха, пока я тебе по шее не надавала!

Дом был пуст. Таким гулким и обветшалым Анна Матвеевна его никогда не видела. Доски под ногами пожаловались на старость, табуретка протянула стреноженные паутиной ножки, на столе усохла в камень хлебная горбушка, а на окошке умерла герань, свесившись из горшка, как мировая скорбь. Матвеевна застыла на пороге, не зная, за что в первую голову хвататься. А Вася своими куриными мозгами не заметил ничего необычного. Он радостно вскочил на лавку, и, вытянув шею, заглянул в печь, где обычно Матвеевна держала его миску. Ткнул клювом присохшую ко дну макаронину и разочарованно оглянулся. Стало быть, с него и начинать. Анна Матвеевна зажгла газ, поставила на огонь кастрюльку с водой и взялась за тряпку. До ночи кашеварила, шуршала веником, смахивала пыль, сметала на совок пауков и скребла пол. Спать улеглась за полночь, когда дом залоснился, словно заласканный кот, а сама она едва ворочала руками от усталости.

«Докатилась — тяжко думала Матвеевна, закутываясь одеялом. — За всю жизнь ни одной курице шею не свернула, ни одну мышь не придавила, а на старости — на тебе! — человека грохнула. И как теперь помирать? С таким-то грехом…»

Пружины покряхтели и затихли. В ногах свернулся Вася и тотчас затянул лиловой пленкой глаза.

— Да и пока я помру, — продолжала грызть себя Матвеевна. — Сколько всего наворотиться… С Васей-то под боком спокойной жизни не получится. Он ведь не курица, он змей.