Далия Трускиновская - Несусветный эскадрон

Ознакомительный фрагмент

Я слишком долго на них таращилась в умилении – и увидела, как они переглянулись. Сверкнули ослепительно белые зубы – и в сморщенных личиках прорезалась некая внезапная хищность. Но сомкнулись бесцветные от старости губы – и стало ясно, что слабое зрение опять подвело меня.

Под деревом сидела еще одна старушка – приметная, очень высокая, с суровым, даже грубым лицом. И держала плакатик со словами: «Боже, благослови Латвию и наше правительство!».

Плакатик был типографской работы.

На груди у старушки был самодельный аусеклис, с блюдце величиной.

И после этого старушки стали мне мерещиться решительно везде – особенно на Домской площади, где мы отыскали знакомых и снабдили их наконец своими пирожками. Причем и сами угостились кофе, стоя у костра в полной эйфории.

Там же я задала первым встречным несколько вопросов о необходимости государственной независимости для Латвии, о том, все ли народы – в едином строю против империи, и кое-как накарябала десять строк в блокноте. Вопрос о фотографиях тоже решился моментально – завтра в десять утра я уже могла забрать их на вахте в Доме печати.

Странное было ощущение – как будто взрослые люди затеяли игру. И музыка звучала, и на баррикаде певцы с микрофонами стояли, и хоровод вокруг костра молодежь водила, а уж съестного было видимо-невидимо. Я бы назвала событие пикником наоборот – обычно горожане выезжают на природу с пирожками летом, а тут сельчане приехали в Ригу зимой. Но я не позволила себе шутить над святыми вещами.

Ведь здесь собрались проливать кровь за свободу.

– Гляди! – беззвучно потребовала Милка.

У костра сидел настоящий великан, блондин чистейшей пробы, такого оттенка ни одна импортная краска не даст. Это был викинг, это был Ричард Львиное Сердце в старой синей куртке и пестро-клетчатом шарфе. И с непременным символом свободной Латвии – аусеклисом.

Милка с термосом устремилась к костру.

– Садись, куда Бог велел, ешь, чего рука достала! – пошутил, принимая от нее стаканчик с кофе, великан. Я распахнула перед ним пакет, там на дне еще были пирожки, но он с улыбкой отказался. Зато не отказался темноволосый бородатый парень, его приятель.

– Вот стаканчик мы бы опрокинули, – сказал он. – Стаканчик бы сейчас хорошо пошел.

– Принести? – немедленно спросила Милка.

– Нельзя. Сухой закон! – с гордостью заявил светловолосый викинг. И действительно – слоняясь по Домской площади, мы не заметили ни одной водочной бутылки.

Между моим боком и локтем проскользнула рука и нырнула на дно пакета. Я резко повернулась – и увидела еще одного шутника. Даже не одного, а с подружкой.

– Славка! – воскликнула я. – Хорош людей пугать!

Он откусил половину трофейного пирожка. Вторую отдал подружке.

Им было по шестнадцати, для них баррикады стали откровенным праздником. Я могла держать пари – они увеялись сюда еще утром, с физики или химии. Уж насчет Славки – так точно! Парень уже года три как возомнил себя артистом. А познакомились мы в школьном активе Рижского тюза, где я одно время чуть не поселилась.

И до чего же прехорошенькая парочка смеялась сейчас сквозь недожеванный пирожок! Темноволосый, кудрявый, глазастый Славка и светло-русая сероглазая девчонка, оба почти одного роста, причем немалого, одинаково румяные и белозубые, хуже того – одинаково курносые. И у обоих волосы безалаберно падали на лоб до самых глаз.

Девчонку я тоже знала. Ее звали Кристина, Славка приводил ее на какое-то наше театральное сборище, и она с премилым акцентом читала сонет Шекспира на русском языке. Подумать только, еще год назад я ставила с этими оболтусами Шекспира…

На баррикаде у дверей Радиокомитета появились люди с аппаратурой. Они затевали концерт – и оба прогульщика, не прощаясь, ринулись туда – занимать места в первом ряду.

Латыши называли свою борьбу за свободу «песенная революция». И уж чего-чего, а песен было выше крыши.

В бок мне уперлись две крупные собачьи лапы, отчего я чуть не облила куртку горячим кофе. Хорошо, что пес был на поводке. Он скреб по мне лапами, норовя достать повыше, и возбужденно лаял.

– Фу, Таро! – весело закричала необъятная хозяйка. – Что ты делаешь, бесстыжая собака?

Я сразу узнала обоих – библиотекаршу Марию Николаевну и ее рыженького коккер-спаниэля.

– Вот, дожили! – воскликнула давняя моя знакомица. – Кто бы мог подумать? Вот и на нашей улице праздник! Девочки, это же настоящее национально-освободительное движение! Как в Латинской Америке!

Милая Марья Николаевна снабжала меня диссидентской литературой в самые что ни на есть ка-ге-бешные предперестроечные годочки. Это была на редкость активная и жизнерадостная пожилая дама. Похоронив мужа-отставника, которому почему-то так и не родила детей, она бурно увлеклась общественной работой – и стала библиотечной звездой городского масштаба. Интервью она давала чуть ли не каждый месяц.

– Как подумаешь, сколько они пережили! – продолжала Мария Николаевна, обводя рукой пейзаж с кострами и баррикадами. – Ничего теперь с нами со всеми не сделают! Ты знаешь, мне за нас, за русских сегодня стыдно стало. Женщина, еще не старая, лет шестидесяти, смотрит на плакат – и трех слов по-латышски прочитать не может. У людей спрашивает – что там написано? Представляешь, как они должны на нас смотреть, если мы тут по сорок лет живем, а их языка не выучили?

Я с большим трудом угомонила Таро.

– Хороший пес, умный пес! – сказала я ему. – Ничего удивительного, что они называют всех приезжих мигрантами и колонистами.

– Страшно даже подумать, до чего мы перед ними виноваты! – воскликнула безобиднейшая и добрейшая диссидентка-библиотекарша. – Ничего, теперь все будет иначе. Язык выучить несложно. Вот отцепимся от империи – и будем жить дружно. Главное – от империи отцепиться!

На ее пальто поблескивала восьмиконечная звездочка… Кто-то, похоже, неплохо сейчас зарабатывал на аусеклисах.

– А куда ж мы теперь денемся! – отвечала Милка. – Они увидят, что мы готовы сопротивляться, и пальцем нас не тронут!

Все это было изумительно – вокруг вовсю шла борьба за свободу и независимую Латвию. Насилу мы опомнились. И поспешили прочь, скользя и поддерживая друг друга.

– Ни хрена себе! – прервав очередной монолог, громко воскликнула Милка.

– Убью мерзавца… – печально ответила я, имея в виду, естественно, Гунара.

Пропадал потрясающий кадр.

Прямо по брусчатке шел невысокий светловолосый парень. И шел довольно бодро – если учесть, что на плечах он нес кособокий бетонный куб чуть ли не в кубометр. Более крупные мужчины жались к стенке, а он шел себе и шел, и в глазах было такое потрясающее упрямство, что я даже позавидовала.