В. Бирюк - Догонялки

Как-то это звучит как накатанный, многократно повторённый текст. С отработанными, правильно поставленными интонациями в нужных местах. Интересно: кто ей такие выразительные слова списал? Щелчок по животику кающейся грешницы останавливает поток ритуального покаяния.

— Я спросил и не услышал ответа. Ты говоришь о себе, но не о деле.

— Я… я совратила своего кровного отца и духовного пастыря. И нет мне прощения ни на земле, ни на небе…

Только «щёлк» по губам останавливает это «пение». По её нижним губам. С соответствующим коротким вскриком. Бедняжка аж поперхнулась. Откашляться с запрокинутым к потолку лицом — не просто. А я упираю ей в подбородок свой дрючок, ожидаю завершения процесса, не позволяя наклонить голову, и снова щёлкаю её. В почти ту же точку, чуть изменим наклон дрючка. И оставляю его там. Прижатым к этим её губкам. Плотненько. Плашмя. Вдоль. Чуть-чуть играя усилием прижатия, чуть-чуть потягивая вверх-вниз.

Она вся вытягивается в струнку. Запрокинутое вверх до предела лицо, растянутое, развёрнутое до грани судороги тело. И острое, напряжённое, ни на мгновение не прерываемое внимание. Ожидание, вслушивание. Вслушивание в себя, в свои ощущения. Ожидание собственной боли. Фокус сконцентрированного до предела внимания — в… в точке соприкосновения. Очень хорошо — при таком отвлекающем факторе она, возможно, будет говорить не подумавши, будет говорить правду.

— Я слушаю.

— Я… Прошлая весна была очень жаркая. У нас тут, возле церкви есть огород. Цветочки растут. Я пришла сорняки выбрать, полить… А вода… таскать с реки в гору… Упарилась на солнышке. А в ризнице темно и прохладно было. Я там и прилегла. Платье верхнее сняла, чтобы не измялось. Да и заснула. А сорочка моя… Нет! Я не хотела! Даже и помыслить! Бес попутал! Враг рода человеческого дремоту наслал… Ой!

— По делу говори.

— Да, господине, да. Вот я и уснула там. А сорочка моя и задралася. А тут папенька пришёл. Выпимши. Он как причастие проведёт — всегда… А тут я лежу. Срамом своим наружу, головой-то под тряпки спрятавши. Кабы я лежала пристойно, полотном каким прикрытая, лицом кверху, так, чтобы видно было… А то папеньке-то только срам-то мой… Вот он и распалился. И меня, диаволом положенную и… и поял.

Чуть вздрагивающий, то и дело затихающий голос. Но каких-то сильных, несдерживаемых переживаний от рассказа… Похоже, текст излагался неоднократно.

— Больно было?

Эта сволочь и на моей спине покатался, а Трифена была на год моложе, чем сейчас. Косточки-тростиночки…

Вот только после этого моего вопроса её голос дрогнул по-настоящему. Что-то новое для неё? Её никогда прежде об этом не спрашивали?

— Да. Очень.

Я как-то пропустил повод щёлкнуть её за отсутствие «господина». А она продолжила:

— Потом папенька меня побил. Велел никому не рассказывать. И ушёл. Я от боли ходить не могла, лежала там, плакала. Потом маменька пришла — тоже побила.

— За что?

— За грех мой. За похотливость и развратность мою. Потом ещё раз — за то, что покрывала церковные кровью своей… Потом она ушла. А как стемнело, и я до дому побрела.

Ну что ж, вполне по русской классике. Аксинье из «Тихого Дона» было 16 лет:

«осенью пахала она в степи, верст за восемь от хутора. Ночью отец ее, пятидесятилетний старик, связал ей треногой руки и изнасиловал.

— Убью, ежели пикнешь слово, а будешь помалкивать — справлю плюшевую кофту и гетры с калошами. Так и помни: убью, ежели что… — пообещал он ей».

Только и разницы, что этой девчушке было не 16, а 12, да нет у неё взрослого старшего брата:

«На глазах у Аксиньи брат отцепил от брички барок, ногами поднял спящего отца, что-то коротко спросил у него и ударил окованным барком старика в переносицу. Вдвоем с матерью били его часа полтора. Всегда смирная, престарелая мать исступленно дергала на обеспамятевшем муже волосы, брат старался ногами».

Христодул, старший сын в поповской семье — ещё маленький, ни — «ума», ни — «места». Смерть главы семейства, чем бы она ни была мотивирована, означает нищету, голод, гибель всей семьи. Огласка — позор для всех, расстрижение попа, потеря источника средств к существованию, неподъёмные штрафы по «Уставу»… Поэтому обошлись без двойного преступления: отце- и муже- убийства. Даже если бы хотели.

— Дальше.

— Потом меня выдали замуж. Маменька научила — как в первую ночь мужа обмануть. Он и не понял ничего. Только через неделю я в церковь пошла, исповедоваться. А там пресвитером — свёкор мой. Он меня… он мне и в отпущении грехов отказал. Выгнал. «Такой блудодейской паскуднице не место в храме божьем». А как домой пришёл… Били, за косы рвали и вообще… по-всякому. А когда папенька меня назад взять не схотел… Сызнова били и мордовали… Потом… у них в селе дурачок один есть. Глухонемой. Свёкор велел мне выпить бражки. Четверть ведра. Потом… не помню. Нашли меня голую в сарае с этим дурачком в обнимку… Говорят: прелюбодейка. Только… У него, у дурака-то, даже и штаны сняты не были. Но свидетели были. Меня вот… развели и выгнали.

Ну, так ты, девочка, легко отделалась. Даже в начале 21 века существует на планете Земля, как минимум, пять государств, где изнасилованная женщина наказывается по суду. Красивейшие места, прекрасные пляжи, жаркое солнце… Центры международного туризма. И — туристок. Когда одну такую даму изнасиловали шесть местных арабов, и она вздумала «качать права», то прокурор потребовал для неё 8 лет строгого и 100 ударов плетью по спине. Женщина пошла на мировую, отозвала свой иск, и всё ограничилось годом тюремного заключения. Её заключения, естественно. Но это — европейки.

Когда добропорядочный туземный отец семейства изнасиловал насмерть свою пятилетнюю племянницу, то суд ограничился штрафом, поскольку подсудимый сумел убедить судей в не-девственности покойницы.

Это же нормально! Это же — шариат! Свод законов, сформированный и отточенный более чем тысячелетней историей огромного мусульманского мира. Концентрированная многовековая мудрость значительной части человечества. Реализация, в уголовно-процессуальной форме, морально-этической системы Корана. Который, как известно, состоит из божественных откровений, изложенных самим пророком. «Нет бога кроме аллаха и Магомет пророк его».

Есть, конечно, отступники, нетвёрдые в вере, соглашатели… Вот Палестинское государство, например, приняло в 2007 году «Акт о защите…». Теперь этих наглых, беленьких, неверных сучек так просто — нельзя. Но ведь прежний, истинный закон, который от самого аллаха — не отменили. Так что, какую норму применить — зависит от конкретного судьи. На Западном берегу… там-то все продались. А вот в Газе — наши братья, «Братья-мусульмане». А там, глядишь, и в Египте, и в Сирии… И мы тогда всех этих, безбожных, бесстыдных… туристочек… А кто мявнет — в тюрьму. По закону. Потому что — «аллах акбар».