Ник Перумов - Адамант Хенны

Ознакомительный фрагмент

— Эх, Серый ты, Серый… Как дураком был, так, прости меня, и остался. Уж десять лет, как нашли тебя в дюнах голого, — только и мог бормотать что-то не по-нашему! — а ты все не поумнел. Едва-едва урок исполняешь! Кабы не я, отведал бы ты плетей нашего жупана…

— Спасибо тебе, Миллог, — вяло шевельнулись губы Серого. — Я знаю, ты меня защищаешь…

На лице толстяка появилось нечто похожее на сочувствие.

— Давно я тебе толкую — смени ты ремесло! Хоть в дроворубы подайся или углежоги. Лес стоит — вали не хочу. А тут будет ли добыча, нет — урок плати. И сколько можно бобылем сидеть? Бабу тебе нужно, а то живешь чисто зверь лесной. Хочешь, подыщу? Баб сейчас безмужних что мурашей в куче. Сколько мужиков полегло… Скажи спасибо, тебя в ополчение не поставили!

Серый стоял и покорно слушал, упершись натруженными руками в стол, блестевший от рыбьей чешуи. Голова его склонилась на грудь.

— Куда ж мне в ополчение… — глухо проговорил он. — Я и меча-то держать не умею…

— Да уж! — Толстяк презрительно фыркнул. — Помню я, как тебе его дали…

— Что уж вспоминать…

— Ну ладно. Мне пора уже, чтобы рыба не стухла. Как насчет бабы, а, Серый?

— Стар я для этого, Миллог.

— Стар, стар… Я вот за десять лет постарел, а ты, по-моему, ничуть не изменился. Да! И еще! Ты слышал: хазги тут в Тарне схлестнулись с какими-то роханскими шишками? Шхакара убили…

— Шхакара? — Серый поднял руку к наморщенному лбу.

— Ну да! Проткнули насквозь, представляешь? И еще то ли троих убили, то ли пятерых… А сами заговоренные, стрелы от них отскакивают…

Тусклые глаза Серого внезапно блеснули, но лишь на краткий миг.

— Стрелы отскакивают… Хазгские? Байки ты изволишь рассказывать, досточтимый…

— Да нет же, говорю тебе! Трое этих было. Два гнома и еще один какой-то недомерок…

— Недомерок в роханском войске? Ты же говорил, они все очень высокие…

— Дурак! Он не роханец, понял? С Севера он. Таких половинчиками кличут. В третий год нашей земли они хеггов Гистадиса да орков Грахура порубили почитай что до единого. Помнишь, я тебе рассказывал?

Серый молча кивнул.

— А теперь один такой здесь объявился, — разглагольствовал сборщик. — И зачем только притащился? Все ж знают, они роханскому правителю, Эодрейду, чтоб ему на ровном месте шлепнуться, служат! Ну, Шхакар, понятно, и полыхнул. Надо ж так, с Вождем Великим, Эарнилом, столько войн прошел, Аннуминас брал, город другой — эльфийский, что под землю провалился — целым остался, а тут погиб!

— Шхакар погиб… — пробормотал Серый. — Шхакар… Шхакар…

— Болтал он тут в последнее время много ерунды какой-то. Будто видит огонь за горами, свет нездешний, что вот-вот прольется, и враги наши тогда на нас снова войной пойдут не праведной и всех до единого перережут… Чушь, да и только. Верно, к старости из ума совсем выжил.

Рыбак молчал.

— Ладно, заболтался я тут с тобой. — Кряхтя, Миллог подхватил корзину.

— Эй, ну чего стоишь? Помогай? Я сам, что ли, на коня это вьючить должен?..

Сборщик уехал. Рыбак по имени Серый некоторое время смотрел ему вслед, а затем, ссутулившись, поплелся на берег. Сети там сушатся, посмотреть бы надо — не прорвались ли где…

— Шхакар… — точно заведенный, шептал он, шагая к морю по проторенной за десятилетие тропинке. — Ну да, помню его! Точно, помню! Хазг… Старый такой, седой, на шее шрам… Проклятье? Но я же его здесь ни разу не видел! Так откуда ж мне знать?

Пес трусил рядом, озабоченно поглядывал на хозяина и рад был бы помочь, да вот только не знал чем…

Серый жил в этих краях уже почти десять лет. Память так и не вернулась к нему, однако обузой приютившим его он не стал — научился ловить рыбу, кое-как справляться с неводами да немудреным бобыльим хозяйством. Когда его нашли, он не помнил ничего, совсем ничего — ни имени, ни возраста. На вид ему можно было дать лет сорок; волосы стали совершенно седыми, приобретя грязно-пепельный цвет. Правда, за прошедшие годы он и впрямь изменился мало, и, поскольку в деревне ховраров Серый появлялся редко, это как-то сразу бросалось в глаза. Телом он казался воином из воинов; ховрарский жупан-князь обрадовался было, решив, что попавший к нему в руки человек явно из Морского Народа, а значит — добрый ратник, да и парней научить сможет. Однако выяснилось, что меча держать Серый вообще не умеет.

Если и был когда-то воином — всего умения лишился. Жупан плюнул, велел всыпать найденному дюжину плетей для острастки и гнать на все четыре стороны или, если тот хочет, оставить, но нарядить на работу…

Серый вышел на песок. Лениво катил прибой; море было спокойным и ровным; казалось, никогда не случается на нем ни бурь, ни ураганов.

Заученными, вялыми движениями Серый принялся за работу, не переставая бормотать про себя имя убитого хазга.

Внезапно рыбак остановился. Прижал левую руку к сердцу и замер. Пес тревожно встрепенулся, вскочил, навострил уши, вопросительно глядя на хозяина.

— Болит что-то… вот здесь, — негромко пожаловался собаке человек, схватившись за грудь. — Болит сильно… И жжет, будто там огонь развели…

Пес тревожно заскулил. Прыгнул к Серому, лизнул в лицо — и во весь опор ринулся прочь, точно преследуя ускользающую добычу. Рыбак оторопело глядел ему вслед.

Но боль, как видно, не отступала, напротив, становилась сильнее. Серый сполз на песок, по-прежнему прижимая ладонь к сердцу. Он застонал — тихо, сдавленно, сквозь зубы.

— Жжет… — вырвалось сквозь сжатые губы.

Небо темнело, с разных сторон наплывали тучи — громадные небесные поля, на которых, как верили хегги, боги сеют хлеб, а дождь идет, когда боги поливают всходы…

Серый напрягся, застонал уже в голос, встал. Шатаясь, подошел к самой воде.

— Я проклинаю тебя! — выкрикнул он, грозя кулаком необозримому и необорному простору. — Это ты мучаешь меня, я знаю! Но больше я не доставлю тебе этой радости! Зови своих рыб и раков, я больше не могу, я весь горю изнутри!

С этими словами он ринулся прямо в волны. Миг — и вода накрыла его с головой.

Послышался звонкий, заливистый лай. Миг спустя на берег вылетел пес, а за ним, отдуваясь и бранясь на чем свет стоит, подлетая в седле, скакал толстяк Миллог. Пес и всадник замерли, глядя на четкую цепочку свежих следов, что вела прямо в океан…

Враз поникнув, собака села у воды, задрала морду и завыла.

— Утопился никак… — прошептал толстый сборщик податей. — Лицо его побелело. — Боги превеликие, я же последний, кто с самоубийцей говорил! — Его затрясло. — Спасибо, спасибо тебе, песик… — Дрожащими руками Миллог бросил псу кусок вяленого мяса, но тот даже не повернул головы. — Так бы не узнал и сгинул бы… лихоманка бы одолела, трясучая да костоломка… А теперь, ежели вдруг тело на берег выбросит… а я его закопаю… беда стороной и обойдет. Ну же, песик, давай, давай, нам теперь хозяина твоего искать… Ты уж прости меня, дурака, спасти ведь ты меня хотел, умница, до конца дней твоих тебя кормить буду и никакой работой донимать не стану…