На стороне мертвецов (СИ) - Волынская Илона

— Сестра, ты меня несколько… ошеломила. — голос отца прозвучал после долгой паузы. — Митьку — в юнкера? Полтавские… Да ему Белозерские Кадетский Корпус предлагали — отказался наотрез.

— Вот! О чем я и говорю! — с торжеством выдохнула тетушка. — Отказал благодетелям своим, которые ради него же стараются, неблагодарный мальчишка! Не то что Ниночка моя: малость любая, подарок самый скромный — хоть кружевце, хоть ленточка — а она уже рассиялась как солнышко, ручками своими обняла… такая лапушка!

Однако… Митя уставился в закрытую дверь недоуменно: там, в столовой, тетушка нахваливала дочь… будто на ярмарке продать хотела! Или… обменять? А на что? Точнее… на кого? Занятно…

— Ну ничего… в училище Дмитрия порядку научат! И как старших слушаться, и…

— Людмила! — перебил отец. — Двух месяцев не прошло, как я чуть не потерял своего единственного ребенка! И сейчас я счастлив, что он жив, здоров и со мной, и не собираюсь отсылать его в какое-то… полтавское училище!

Митя часто-часто заморгал — пыль в глаза попала, да-да, пыль! И на завтрак гадость, и убрано плохо…

— Вот и худо, что единственного! Если бы не Дмитрий, ты бы, глядишь, женился снова. Помню я как в Ярославле он к тебе прилип, что банный лист — ни на минуту не отходил, и на барышень зыркал, ровно волчонок. Племяннице городского головы, между прочим, что-то такое сказал — она вон выскочила, и больше к нам ни ногой!

«Ничего я ей не говорил. — самодовольно жмурясь, припомнил Митя. — Показал только. Мышку. Мертвую мышку. С крохотным пестрым флажком в лапке, марширующую на волане розовой муслиновой юбки».

Он знал, конечно, что бескровный, и по всем природным законам не способен даже комара сделать не-живым. Мертвым — сколько угодно, а вот не-живым — нет! Но в двенадцать лет между тем, о чем ты знаешь, и тем, что в самом деле осознаешь — «дистанция огромного размера»[1]. А та племянница, с ее томными вздохами, от которых вставали дыбом рюшки на обширной груди, и коровьими взглядами в сторону отца, привела его в такую ярость, что… мышка случилась как-то сама собой! Первая созданная им стервь, она же и последняя: едва вернулись в Петербург, дядюшка Белозерский сразу узнал про мышку, стоило ему на Митю посмотреть (ну не племянница же головы ему рассказала!). Тут же вокруг началась суета, Митю отпросили в гости к Белозерским у слегка удивленного нервозностью шурина отца.

И состоялся разговор, секретный, долгий и обстоятельный, все как дядюшка любит. Насчет Митиной судьбы — «Ты для этого рожден! Великая честь, мальчик мой!» — и Той, что приложила к этой самой судьбе свою бледную руку… И что Митя должен сделать, чтоб судьба снизошла на него во всей, как сказал дядюшка, «силе и славе».

Даже сейчас забавно вспомнить искреннее его ошеломление, когда Митя высказался, как старый вахмистр у отца в участке, где он видел эту самую судьбу и всех к ней причастных, включая бедную дохлую мышку. Нет, вовсе не в гробу!

Дядюшку тогда чуть не разорвало от противоречивых чувств: желания приказать и заставить, и понимания, что силком не выйдет, только хуже сделает. Сдержался, даже обещал никому не рассказывать, даже отцу, даже бабушке-княгине… взамен на обещание в каждый приезд учиться вместе с кузенами, на случай, если Митя передумает.

Сам Митя был уверен, что никогда! И ведь три года держался, пока не попался на Бабайко и его мертвецах. Если рассудить — снова из-за отца!

— Это та барышня в розовом, что смотрела на меня как на тушу в мясной лавке? — после нового молчания прозвучало из-за двери. — Выходит, я Митьке жизнью обязан? Спокойной…

«Собственно жизнью тоже. — усмехнулся Митя. — Но все равно приятно, когда тебя ценят!»

— Что ты говоришь, брат! Девушка молодая, красивая, здоровая… И приданное отличное!

— Неужели я привел бы в дом купчиху после кровной княжны Белозерской?

— Я… ее видела только на свадьбе. Твою жену. Помню, что она была весьма некрасива. — промямлила тетушка.

Потеряли. Обыватели потеряли Страх Предков. Полицмейстер позволяет себе непочтительно высказываться в адрес кровного Урусова. Ярославская мещанка обсуждает внешность Кровной княжны. Да услышь это покойная матушка… самое меньшее, распылила бы на тетушке платье. Прахом. И это был бы весьма милосердный приговор, исключительно по причине родства Людмилы Валерьяновны с отцом!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— У Рогнеды были восхитительные формы — кому, как мне, знать, ведь я был ее мужем. — вдруг негромко сказал отец. — А еще ум, достоинство и воспитание… — тоскливо добавил он.

А ведь Митя уже слышал в отцовском голосе эту тоску. Тогда. Давно. Когда они остались вдвоем. Слышал, а потом… забыл. Митя порадовался, что стоит у Ингвара за спиной. Не хватало, чтоб тот видел, как он шмыгает носом… будто провинциальная барышня над сентиментальным романом!

— Так что надеюсь, сестра, ты не будешь сватать мне никаких барышень с приданным. Я, знаешь ли, честолюбив, и намерен оставаться не только дворянином в чинах, но и свойственником кровных Белозерских. — в голосе отца прозвучала отчетливая насмешка. — И прошу впредь быть… аккуратнее в своих высказываниях о нашей Кровной Родне. Особенно в доме губернатора.

— А-а… что я буду делать в доме губернатора? — растерялась тетушка.

— Ох, Людмила, спроси еще, что губернатор с супругой будут делать в этом доме! — развеселился отец. — Завтра я представляюсь его превосходительству, так сказать, по служебной линии. Затем нас пригласят с личным визитом в резиденцию…

— Откуда ты знаешь? — голос тетушки стал ломким, Митя даже представил, как она комкает салфетку.

— Потому что так принято! Я вдовец, и единственная дама, которая может меня сопровождать — это ты! А еще прием надо будет устроить. Даже два — для сослуживцев и для губернского общества. Ты ведь ездила в Москву, чтоб нашить туалетов?

— Я… Да… Нет! Мы подумали… посоветовались… Москва — это ведь дорого! Ты и так приютил нас с Ниночкой… Я так и сказала Ниночке — дядюшка Аркадий наш спаситель и благодетель, мы не должны вводить его… то есть тебя, в лишние расходы. Довольно, что Дмитрий разоряет тебя своими непомерными желаниями, нам же следует быть экономными! Вот и сшили… у ярославской портнихи… платья… два… шерстяное… и маркизетовое… Лета тут, говорят, жаркие…

— С кем посоветовались?

— С матушкой Ефимией, попадьей… С Агафьей Спиридоновной… Покойного супруга моего кузиной…

В столовой воцарилось долгое молчание, наконец отец вздохнул устало:

— Людмила, я вовсе не настаиваю, чтоб ты экономила на нарядах. Мне казалось, денег я выслал достаточно. Впрочем, как угодно! Двумя платьями ты все равно обойтись не сможешь, так что придется недостающие туалеты шить здесь. С московским гардеробом у тебя среди местных дам сразу явилась бы определенная репутация. А если шить здесь, начнут любопытствовать: почему это ты гардероб с собой не привезла, да и был ли он у тебя раннее… — голос отца становился все тише, тише, сбился вовсе на бормотание, а потом последовал чуть не вопль. — Чужие Предки! Митька!

— Что еще натворил этот мальчишка? — неприязненно ответила тетушка.

«В очередной раз оказался прав!» — весело подумал Митя, прикусывая костяшки пальцев, чтоб не захохотать и не обнаружить себя. Как хотите, дамы и господа, когда отец повторяет твои же слова, да еще столь доказательно и развернуто — это смешно! Трясясь от сдерживаемого хохота, Митя мотнул головой, молча показывая Ингвару на выход, и прежде, чем тот по своему обыкновению начал возражать, решительно повлек его прочь от двери.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

[1] А. Грибоедов «Горе от ума»

Глава 11. Адюльтер с хвостом

— Куда это вы собрались? — со взрослой строгостью спросил тоненький детский голосочек. Во всяком случае его обладательница была уверена, что строга и даже грозна.

Уже схватившийся за дверную ручку Митя — скоро визиты начнутся, а швейцара в доме нет, неловко может выйти — обернулся. На парадной лестнице возвышалась кузина Ниночка. Возвышалась бы, будь в самой Ниночке больше росту. А пока над перилами возвышался торчащий на макушке бант, цвета недавно прикупленного Свенельдом Карловичем призового поросенка. В гневе.