Андрей Столяров - Ворон

В общем, я уже решил, что нет смысла тратить время на очередные эстетические изыски, – есть, наверное, люди, которым подобные тексты нравятся, но я к их числу не принадлежу, – когда что-то неуловимое изменилось вокруг и заунывный далекий гул внезапно заполнил комнату.

Исходил он, казалось со всех сторон, и поэтому возникало чувство, что от избытка жары и влаги гудит сам воздух.

Или он существовал только в моем сознании?

И одновременно настольная лампа вдруг начала тускнеть, как будто в сети падало напряжение.

Я машинально протянул к ней руку, но выключателя на месте не оказалось. Как жучки, зашевелились буквы в неровных строчках. Почему-то стало трудно дышать. Багровый волосок под абажуром мигнул и рассыпался искрами.

Я поднял голову.

Темное, глубокое небо, обглоданное зубцами елей, раскинулось надо мной. Мрачные в три обхвата стволы покачивались и нервно скрипели. Черное полотнище птиц выдралось из чащобы и с деревянным плачем, колеблясь, потянулось к закату.

Я стоял на тропинке, усыпанной хвоей и мелкими еловыми веточками. Она уходила в чащу, где меж голого белесого сушняка плавала паутина. Меня словно кто-то настойчиво звал туда. Хрустнул дерн под ногами. Сомкнулись у меня за спиной перистые лапы папоротников. Темнота в лесу была какая-то звонко-прозрачная, виделось все до мельчайших деталей, как будто я обладал ночным зрением: потеки смолы на стволах, лысые узловатые корни, багровеющие тремя тусклыми ягодками выползки костяники.

Мне почему-то казалось, что ни в коем случае нельзя оглядываться. Папоротник шуршал, и иногда проглядывали сквозь него пушистые огоньки. По-моему, они мерцали и немного перемещались. Вылетела из-за деревьев сонная стрекоза и скользнула мне по лицу хрусткой слюдой.

Сказочный, необыкновенный лес.

Тропинка наконец нырнула под дерн и закончилась. Ели расступились, я вышел на опушку, открытую ночному простору. По огромному косогору сбегали вниз травы, одетые теплой росой, и чуть шевелились внизу заросли неясных кустарников. А примерно на середине спуска, у огромного валуна, помнящего еще, наверное, ледниковый период, изгибало голые сучья большое, по-видимому, сожженное молнией дерево, и его полированный перевитый ствол, лишенный коры, представлялся по желтоватому цвету выточенным из кости.

На дереве сидел ворон размером с доброго петуха и чистил отливающие синевой гладкие перья.

Заметил меня и с хитрым видом прижал к крылу лысую голову.

– Пр-ривет, Ар-ркаша! – нечисто, по-птичьи, выкрикнул он.

Меня звали иначе, но спорить я, конечно, не стал. Из туманных кустов навстречу мне выступил человек в расстегнутой до пупа рубахе.

Приветственно помахал рукой.

Это был Антиох.

На закатанных до колен джинсах его поблескивали металлические заклепки.

– Привет, я тебя ждал, – быстро сказал Антиох. – Никогда не верил, что лишь один найду эту дорогу. Кто-то обязательно должен был прийти следом.

Он после смерти практически не изменился: те же дикие волосы, рассыпанные по плечам, те же лихорадочные глаза и те же движения – будто опаздывает на поезд.

– Где это мы? – поинтересовался я.

Антиох поднял странные золотистые брови.

– Не понимаешь? Ну – научный сотрудник…

Таяли в небе удаляющиеся птичьи крики. Край горизонта вспыхнул прозрачной зеленью и тут же погас. То, что я принимал за кусты, в действительности оказалось зарослями черной крапивы. Она взметывалась выше наших головы, больше похожая на теснотелый подлесок. Ее остроконечные листья были опушены стеклянными жалящими ворсинками. Жилистые стебли тоже слегка покачивались, и между ними просвечивало яркое серебро воды.

Наверное, дальше находилось озеро.

– Я иногда ловлю здесь рыбу, – загадочно сказал Антиох. – Просто руками. Ты не поверишь, какие тут попадаются экземпляры. Им, вероятно, лет по двести. У них чешуя – золотая. Я возьму такого за жабры, вытащу – он пучит глаза, удивляется, в первый раз сталкивается с человеком. Даже не уплывает, стоит потом около ног.

Он отступил ближе к зарослям черной крапивы.

Я непроизвольно шагнул за ним.

– Или, например, жуки. Здесь попадаются тоже – совершенно уникальные экземпляры – величиной с ладонь, зеленые, такие, что даже в траве не видно, но глаза у них при этом – рубиновые и светятся в темноте. Или – ярко-желтые, с такими малиновыми пупырышками, а глаза у него тоже – рубиновые и тоже светятся в темноте. Ползет такой по ветке, как фантастическое видение. И главное, с таким видом ползет, как будто кроме этой ветки ничего в мире не существует. И мудрая птица Ворон – тысячу лет сидит на том дереве…

Антиох медленно жестикулировал.

– Я еще огоньки видел в лесу, – сказал я.

– Огоньки? Ну да, это цветет папоротник. Сорвешь цветок, бросишь – он поплывет по воздуху. И там. где упадет – непременно клад…

– Где мы? – опять спросил я.

Антиох радостно засмеялся.

– Значит, не догадался еще? Тогда посмотри: Рыбы, Вода, Земля, Травы, Звезды… Живое и неживое – все вместе. Помнишь, мы приходили к тебе и говорили о вечной жизни?

– Это когда ты умер – конечно, помню…

– Ах – нет…

– Похоронили отлично, – заверил я. – Можешь не сомневаться. Я бы на твоем месте остался доволен.

Антиох обернулся назад, где открывался темный обрыв и где точно в последний раз светила прохладная серебряная вода.

– Вот это оно и есть – вечная жизнь…

И сразу же после этих слов низко над фиолетовыми соцветиями крапивы, над черным зубчатым лесом, над туманами, стелющимися по озеру, бесшумно, будто во сне, зажглась мохнатая неземная звезда. За ней – вторая, третья, четвертая…

– Зовут, – сказал Антиох. – Видишь – зовут…

Попятился, раздвигая спиной крапиву.

– Идем.

Ноги у меня приросли к земле.

– Нет…

Антиох вновь необидчиво засмеялся.

– Думаешь жжется? – спросил он. – Верно, жжется. Жжет насмерть.

Беззвучно распространялся в небе великолепный звездный пожар. Пылал уже весь горизонт, и становилось ясным, что он будет светить так по крайней мере тысячу лет.

– Не могу, – выдавил я.

Я и в самом деле не мог.

– Идем, идем…

Антиох отступал все дальше. Осыпанные стеклянным ворсом листья затягивали его. Слабенько прогудел рожок, наверное, призывающий к подвигу. Края неба заколебались и начали расползаться тающими лохмотьями.

Ворон на обугленном дереве щелкнул крыльями, тяжело всхрипнул и разинул изогнутый роговой клюв.

– Дур-рак ты, Ар-ркаша!..

Очнулся я на полу.

Нос у меня расплющило о паркет, локоть неестественно вывернуло, а на лбу, чуть ниже волос, горела свежая ссадина.

Наверное, я здорово кувырнулся.