Кассандра Клэр - Draco Sinister

Держа руку на Ликанте, Гермиона последовала за Гарри в огромную, пустую и безлюдную комнату с выложенными большими темными и светлыми плитами — как шахматная доска — полом. Потолок был зачарован, так же, как потолок Большого Зала Хогвартса, и отражал небо. Сейчас это было бездонное черное пространство, засыпанное алмазной крошкой звезд.

Стены закрывали громадные гобелены с каким-то странными изображениями, словно пришедшими из грез и сновидений, — замок цвета слоновой кости среди мрачной пустыни, серебряная колесница в форме цветка, которую мчали по небу огромные огненнокрылые лошади, напомнившие Гарри упряжку лошадей Бьюбатона.

— Здесь прекрасно, — оглядываясь вокруг, произнесла Гермиона. — И ужасно…

Но Гарри уставился на что-то на полу:

— Гермиона… что это?

Она взглянула, куда он указывал: на полу чем-то, сильно напоминающим кровь, был начерчен круг, а внутри располагалась пятиконечная звезда, между лучами которой были нарисованы разные знаки — точка, крест, квадрат, овал и что-то, напоминающее букву Н.

— Это Драксограмма, — с несчастным видом пояснила Гермиона. — Магический Круг с пентаграммой для вызова темных сил… Колдуны используют ее для призыва магических существ — особенно мощных, но не стремящихся вырваться из-под контроля… Они не могут выйти из круга…

— А что будет, если войдешь в круг? — не в силах перебороть болезненное любопытство, спросил Гарри.

— Лучше не спрашивай.

Она отошла прочь от пентаграммы, Гарри последовал за ней к возвышению в центре комнаты. В нескольких футах перед четырьмя тонкими, золотыми столбами, расположенными друг от друга в четырех футах и похожими на опоры для большого шатра, располагалась хрустальная сфера, возвышающаяся над полупрозрачным зеленым постаментом в форме змеи, а в сердце ее тихо кипело пламя, живое, одушевленное, наполненное какой-то настолько нездешней жизнью, что Гарри похолодел от ужаса. Это вещь была живой, он чувствовал это. По стенам, полу, гобеленам танцевали красные тени.

— А это, — тихо произнесла Гермиона из-за спины Гарри, — и есть Око.

Он шагнул и положил на него руку — в этом было что-то завораживающее, ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы заставить себя коснуться его. Гермиона подошла и сделала то же самое — он почувствовал, как ее мокрый рукав прилип к его руке, длинные локоны защекотали его шею. В этом неровном, пляшущем, тусклом свете Ока он взглянул на ее профиль — бледная мраморная кожа, пламеневшие от возбуждения щеки, серьезное лицо, словно она нашла решение для невероятно мудреной задачи по Арифмантике.

— Что это? — его голос сорвался, то ли от сырости, то ли еще от чего.

— Думаю, мы могли бы попробовать открыть его, — произнесла она. — В смысле, я — Наследница Рэйвенкло, в тебе есть кровь и Гриффиндора, и Слитерина… правда, с нами нет Джинни… Но, может, у нас хоть какая-то то возможность открыть его — это лучше, чем ничего… В конце-то концов, нигде же не было сказано, что мы все должны коснуться его одновременно.

Гарри кивнул и положил свою руку поверх ее:

— Алохомора, — произнесли они, ее тихий голос почти утонул в его — и внутри сферы полыхнула вспышка — темно-красный всполох следом за голубым. Гарри почувствовал, как внутри что-то болезненно напряглось, он замер в ожидании…

Ничего не произошло.

Гермиона разочарованно вздохнула:

— Не получается… — ее ладонь соскользнула, но пальцы еще касались гладкой и сияющей поверхности Ока. Гарри взглянул на нее — мокрые тяжелые пряди обрамляли лицо, Око бросало красные тени на прилипшую к ее телу синюю мантию, словно на нее плеснули кровью, и вдруг внутри у него проснулось какое-то воспоминание, никогда им не испытанное, никогда не прожитое: та же комната, что и сейчас… залитая кровью женщина в синем, заливаясь безутешным криком, качает на коленях черноволосого мужчину… Крик Гермионы — и вовсе не ее… Это ее знакомое, любимое лицо смазалось перед его глазами, когда он, теряя сознание, прислонился к одной с золотых опор… И снова, второй раз за день, он ощутил стальной клинок, насквозь пронзивший его грудь… убийца развернул его лицом, опустил на землю и наблюдал с улыбкой за тем, как слабел он, и жизнь покидала его… и даже склонился и поцеловал кровь на его губах.

Брат. Лучший друг. Враг. Убийца.

— Гарри? — взволнованный голос Гермионы вернул его из далекого странствия. Он прислонился к стене, все еще блуждая в темном тумане памяти, пока наконец ее маленькие руки не скользнули к его талии и не отстегнули загрохотавшие по полу ножны — пелена спала с его глаз, словно сдутая порывом ветра. Лицо Гермионы медленно приобретало отчетливость.

— Все в порядке, — он оттолкнулся от стены, чувствуя, как рубашка липнет к мокрой и потной спине. — Просто…

— Это Ключ, — беспокойство в ее глазах сменилось сочувствием. — Он создает тебе… воспоминания.

Увидев его взволнованный взгляд, она поторопилась успокоить его:

— Нет-нет, не постоянно. Только в сновидениях и в определенных ситуациях.

— И в каких же? — спросил Гарри, хотя подозревал, что знает ответ. Он оглядел комнату и снова взглянул на Гермиону. — Думаю, здесь умер Годрик…

Она качнула головой и притянула его к себе, подняв лицо к его лицу:

— Я знаю… Я чувствую это… Здесь произошло что-то ужасное, что-то душераздирающее.

Он не ответил. Остатки кошмара разорвались внутри него острой болью, в которой слились все его мучения, опасения, напряжение, постоянный страх за жизнь — свою и тех, кого он любил… Почти ослепнув, он опустил глаза к ее белому в пульсирующем свете Ока лицу.

— Гарри, я люблю тебя, ты знаешь… И я буду всегда любить тебя.

Он кивнул. Клубок чувств и эмоций в его груди вызывал боль, особенно теперь, когда он смотрел на нее, в ее темные серьезные глаза с ресничками, до сих пор окаймленными бисеринками влаги. Он вспомнил их первый поцелуй… они промокли под дождем до нитки… — и горячий удар тоски пронзил его сердце. Откинув прочь все мысли, он склонился к ней и поцеловал так, как не целовал уже дни или даже недели — сильно, жадно, словно изголодавшись.

Она ответила ему, ее тонкие руки обхватили его спину, губы распахнулись навстречу его губам, и, теряя голову, он нырнул с дождевую прохладу ее рта, забыв обо всем, кроме желания быть ближе к ней… Гермиона закрыла глаза и постаралась отогнать от себя какое-то жуткое чувство, не отпускавшее ее с первого момента, как она шагнула в эту комнату, — это ощущение беспричинного, отчаянного беспокойства. Его губы успокоили ее — он рядом, с ним все хорошо… — но все ее тело дрожало от напряжения. Между ними не было ничего, кроме мокрой одежды, его тело в ее объятьях было знакомо ей — не только по этим шести годам, но и по всем предыдущим векам.