Елена Первушина - Стёртые буквы

И кроме того, есть еще одна вещь. Улыбка Лаха. Его лицо. Он рос в любви и не знал страха. Кем бы ни приходился ему Кервальс — отцом или отчимом — но он ни разу не обижал младшего сына. Так что эту историю мы точно ворошить не будем.

Теперь подумаем о Керви. Его отец считает, что старшему сыну грозит опасность, а после того, как Керви побили за неудачное ухаживание, Кервальс окончательно убеждается, что проклятие вот-вот сбудется. И тогда он громко и во всеуслышанье объявляет, что Керви — не его сын и торжественно при большом стечении народа передает права на замок Лаху. Видимо, он рассчитывает обмануть судьбу. Он знает, что Керви, ничего не ведающий о семейных тайнах, все поймет по-своему и возненавидит его, но другого выхода Кервальс не видит. А он есть, этот другой выход?

Но действует ли проклятие после того, как Керволан Проклятый наконец-то покинул этот мир? Да и есть ли само проклятие? Или это просто очередная сплетня? Разве мало молодых людей ломают себе шеи на охоте или режут друг друга в пьяных драках? Или все-таки где два мертвых наследника, там быть и третьему? Хм-м! Есть только, один способ это проверить — немного подождать.

Так что мне делать? Рассказать Керви о том, что я сейчас надумала? Объяснить, что отец не пытался оскорбить и унизить его, а, напротив, любой ценой хотел уберечь от беды? Да, но заодно придется порадовать молодого человека тем, что на нем висит проклятье, которое то ли сбудется, то ли нет… Я хотела, чтобы у него была возможность самому принимать решения. А разве можно принимать решения самому, если приходится ждать расплаты за дедовы грехи? Значит, промолчать? Но тогда он до конца жизни не будет знать, почему с ним поступили так несправедливо, а это тоже не способствует хорошему пищеварению и правильному отношению к жизни. Тогда что? Тогда как? Вот хоть пообещай мне сейчас золотой храм с серебряным нужником, и тогда не скажу, что тут можно сделать.

15

Ксанта вернулась к себе в комнату в полном смятении. Она пробовала помолиться, но без особого энтузиазма, так как прекрасно знала, чем ее богиня обычно отвечает на слезы раскаяния и мольбы о помощи. Правильно, молчанием. Гесихия, по всей видимости, предпочитала наблюдать, как ее жрица сама что-то придумывает, а потом уже выражать свое божественное одобрение или порицание.

Ксанта пыталась заснуть, чтобы увидеть какой-нибудь подходящий сон, но, разумеется, ничего не получилось. Наконец под вечер, когда Ксанта уже окончательно извертелась в постели, истомилась душой и почти поверила в свое полное ничтожество, в комнату явился Даг — мальчишка, который прислуживал Керви.

— А, вот вы где! — воскликнул он радостно. — А я вас обыскался! Пойдем, Керви попросил, чтобы я вас привел.

Ксанта только воздохнула. Она рассчитывала хотя бы на то, что у нее будет еще ночь, чтобы поломать голову, а если ничего умного не придумается, то завтра в суете отъезда можно будет просто прикинуться полусонной и избежать всяческих разговоров. Но даже в этом ей было отказано. Выбора не было, пришлось идти.

Они дошли до покоев Ликорис, но потом поднялись по лестнице еще на этаж и оказались под самой крышей башни — на большом, заставленном старой мебелью чердаке, которому Керви как раз тщился придать некий уют и комфорт. Он расчистил пятачок открытого пространства, подальше от стен и окон, бросил на пол старый, изрядно вылинявший ковер, составил рядом два сундука и набросал на них вперемежку овчины и шелковые покрывала, так что получилось довольно уютное сидение. К изумлению Ксанты, Дарисса тоже была здесь — зажигала свечи на двух ветвистых железных канделябрах.

Увидев Ксанту, Керви поклонился, прижав руку к сердцу:

— Вы уж простите меня, что я вас сюда затащил! Просто хотел все сделать без лишних глаз, вы сейчас поймете. Вы садитесь, пожалуйста, это надолго не затянется. Вы тоже садитесь, прошу вас, святая госпожа, — поклон в сторону Дариссы.

Жрицы сели, и Керви начал:

— Дело в том, что… я слышал, как с вами обошелся мой отец. К сожалению, тут уж я ничего не могу поделать. Но… Дело в том, что моя матушка, как это было у нас заведено, с малых лет собирала мне сундуки для свадебной поездки. Ну там, чтобы платье мне и сватам можно было менять по три раза на дню, подарки невесте и родне, — словом, как принято. Но так уж получилось, что жениться я пока не собираюсь, а когда соберусь, то, верно, сам найду, что в сундук положить. Словом, я хочу просить вас, чтобы вы сами выбрали там для себя подарки. Больше мне вас отблагодарить нечем и нечем загладить ту несправедливость, которую причинил вам отец. Так что прошу, не откажите. Давай, Даг!

Они нырнули в узкий коридор между отслужившими свой век деревянными креслами, столешницами, поставцами и один за другим поставили у ног дам целых три сундука. Керви вытащил из кошелька на поясе ключ, отомкнул замки и торжественно откинул крышки. В первом, самом большом сундуке лежала одежда: шелковые и шерстяные блио, с воротами, вышитыми серебряной или золотой нитью или унизанными бисером, складчатые юбки, мужские рубашки — белоснежные, алые — крашенные ольховой корой и зверобоем, желтые — крашенные листом березы, синие — сон-травой. Лежали штаны всех цветов, туфли из мягкой кожи для танцев, плащи на бобре, лисе, росомахе или волке, платья и душегреи на кунице или на беличьем брюшке.

' Во втором сундуке были отрезы тканей — разноцветные шелка, лен, шерсть, бархат, — кружева, мотки золотых и серебряных нитей, тесьма, чтобы приторачивать рукава к женским платьям, шерстяные и кружевные шали, нарукавные браслеты, пояса — витые, вышитые или украшенные медными бляшками, пряжки к поясам, пряжки к плащам, отдельно в деревянных коробочках лежали пуговицы — золотые и серебряные, украшенные рисунком, кусочками ракушек или маленькими жемчужинами.

В третьем сундуке была посуда — серебряные и оловянные тарелки, чаши, кувшинчики для воды, большая серебряная миска в виде корабля, чтобы отложить по кусочку. каждого блюда для предков и домашних божков, блюда, ножи с ручками, инкрустированными полудрагоценными камнями, деревянные резные коробочки для сладостей и стеклянные кувшины, кубки, баночки для специй и флаконы для розового масла, заботливо уложенные в коробочки, набитые мелким птичьим пером и расчесанной овечьей шерстью.

Ксанта была просто зачарована этой россыпью. Причем даже не самой роскошью и тонким вкусом, с которыми была изготовлена одежда и подобраны украшения, — нет, больше всего ее тронуло то тщание, та вдохновенная забота, с которой неведомые ей женщины день за днем создавали и копили эти сокровища. Все это ткалось, кроилось и шилось из любви и украшалось любовью. О любви Ликорис говорила музыка, а о любви Граннор молча кричала каждая вещь в этих сундуках.