Юлия Латынина - Во имя государства (сборник)

Ознакомительный фрагмент

– Вам известно, зачем я вас позвал, господин Нан?

– Отчет, который я составил, был полон ошибок.

– Каких? – спросил Нарай.

– Я не вижу в нем ошибок. Если бы я их видел, я бы их не сделал.

Префект столицы и начальник «парчовых курток» всплеснули рукавами от такой наглости. Нарай пристально смотрел на молодого чиновника, почтительно склонившегося в поклоне.

– С некоторых пор, – сказал Нарай, – судья Четвертого Округа стал предлагать мне отчеты, отличающиеся глубиной мысли и верностью суждений, и упорно выдавал их за свои, хотя я его два раза поймал на том, что он даже не помнит примеров мудрости, упомянутых в отчетах. Тогда я перестал хвалить отчеты и жестоко разругал последний за допущенные ошибки, – он отперся от авторства и назвал ваше имя.

Нарай поднялся из-за стола. Префект столицы и министр полиции затаили дыхание, а стоявшие вокруг секретари – те и вовсе обмерли.

– Вы не сделали никаких ошибок, господин Нан.

Любимец государя внезапно повернулся и, взвизгнув, ткнул в судью Радани пальцем:

– А вы? Могу ли я поверить, что судья, который присваивает себе отчеты подчиненных, удержится от того, чтобы не присвоить добро подсудимых?

Четвертый Судья повалился в ноги высокому сановнику. Префект столицы и министр полиции одобрительно кивали головами.

Старик оборотился к статуе Бужвы, высоко поднял руки и воскликнул:

– О Бужва! Кому справедливей быть судьей Четвертого Округа, – тому, кто распоряжается делами на словах, или тому, кто распоряжается на деле?

Все окружающие стали кивать в том смысле, что тому, кто на деле, конечно, справедливей.

Господин Нарай приказал принести Черепаховый реестр, вычеркнул имя господина Радани из листа назначений начальников столицы и вписал туда имя господина Нана, и ударил в медную тарелочку.

– Следующий!

За дверьми кабинета для меньших аудиенций, белыми с зеленым дверьми, изукрашенными вставшими на хвосты змеями, господин Радани сел кочаном на мраморный пол и принялся плакать.

Господин Нан отошел к балюстраде и стал, не отрываясь, смотреть на маленький сад под ногами, где в розовом озерце плавало коротконогое заходящее солнце. Он прижался щекой к колонне и почувствовал что весь, с головы до ног, в липком и холодном поту. Вокруг него уже теснились с поздравлениями. «Великий Вей, – думал Нан, что же теперь?..»

Он никогда бы не решился явиться утром к Андарзу, если бы вечером ему не предстоял разнос у Нарая. А теперь что? Если теперь унести ноги от Андарза, мечтатель и поэт оскорбится до невозможности и, разумеется, выпросит у императора голову Нана или хоть клок волос с головы, – большого указа ему уже не выпросить, а такую мелочь как раз уважат, в виде утешения… Если отвернуться от Нарая, тот не простит, что человек, которого он из таракана сделал судьей над четвертью столицы, от него отвернулся. Отпасть от обоих нельзя, состоять в партии обоих – это даже не сидеть на двух стульях, это висеть на двух крюках…

Но все-таки Нан был польщен, безмерно польщен: мыслимо ли это – прочесть доклад и назначить человека на должность на основании, так сказать, «черных строк и белой бумаги», без просьбы семьи, без компрометирующей бумаги в сейфе? Только господин Нарай из нынешних чиновников ойкумены способен на это.

И тут что-то кольнуло Нана: он подумал, что Андарз никогда не станет читать отчет, и чем усердней будет отчет, тем больше Андарз будет над отчетом смеяться… «А Радани-то, Радани, – вдруг промелькнуло в мозгу, – неудобно, вон как рыдает… Хоть бы кто подушку подложил».

И, верно, не одному Нану пришла в голову эта мысль: кто-то уже спешил из верхних покоев с подушечкой, вышитой мелкими гусями, кто-то уже приподнимал бывшего судью.

Когда, спустя несколько дней, старого судью арестовали, все сошлись на том, что господин Нан повел себя необыкновенно благородно: предоставил жене судьи казенный дом при управе, сам ютился в скромном жилище, а впоследствии отыскал для несчастной семьи беленый домик на окраине.

В тот самый час, когда справедливый чиновник Нарай разоблачил бесчестного судью, присваивавшего отчеты подчиненного, и когда бесчестный судья плакал на атласной подушечке, Шаваш явился в харчевню «Красная тыква», упомянутую косматым красильщиком как место его невстречи с покойным. «Красная тыква» называлась так потому, что весь потолок в харчевне был застлан красным шелком, на котором имелась красивая надпись: «Красное небо счастья». С потолка свисали цветочные шары. Из дверей, раздвинутых в сад, доносился запах цветов и журчанье фонтана. «Красная тыква» была заведением не из самых почетных, а так: для средних чиновников и для людей, подозреваемых в богатстве. Бывали там и знатные воры, и главари шаек, но не для кутежей, а для переговоров. В заведении было много денег и мало драк.

Из-за раннего еще часа харчевня была пуста. Хозяин сидел за столиком в углу и играл с приказчиком в резаный квадрат. Шаваш подошел к хозяину и сказал:

– Мой господин сегодня не сможет отужинать у вас. Он, однако, просил снарядить со мной корзинку – все, как позавчера.

И Шаваш раскрыл потную лапку с денежкой.

Хозяин взял денежку и снарядил корзинку. Он положил в корзинку холодную маринованную утку, отборных фруктов и зелени, костистую рыбу пузанку, сверкнувшую на солнце алмазным срезом, и наструганную завитками баранину, положил рыбу-тетушку и белобрысого осетра, и маринованную медузу, и множество всяких закусок в коробочках. А сверху всего этого он утвердил короб со сластями, кувшин пальмового вина и кувшин того вина, которое делают из ананасов на юге: ананасы варят и процеживают, а потом добавляют немного мяты и мед, и сосновую смолу, и держат все это в бочке, пока вино не станет цвета темного янтаря.

– А что, – сказал Шаваш, – случилось после того, как мой господин ушел отсюда позавчера?

Хозяин, закусив губу, взглянул на мальчишку. Мальчишка был, конечно, «мизинчик» из шайки: воображает, что каждый знает его господина! Однако и спрашивать неудобно: он скажет главному вору, а тот обидится.

– А когда он ушел, – спросил хозяин, – до драки или после?

– В самом начале, – сказал Шаваш.

– Ну, – сказал хозяин, – ведь сначала все было довольно мирно. Красильщик подсел к нему и стал есть из второго прибора. Ахсай-то вел себя рассудительно, а красильщик полез ему в рожу и стал кричать о разводе. Чиновник все хотел от него отвязаться, но потом, когда красильщик бросил в него кувшин, схватился за лавку: тут мы их, конечно, разняли, и чиновник убежал. Так что напрасно ваш господин боится из-за этого приходить: ничего такого не было.

– Да, – сказал Шаваш, – но чиновника-то ночью убили.