Дэниел Абрахам - Предательство среди зимы

— Не понимаю, зачем я тебе…

Она приоткрыла губы и чуть отстранилась. Он плотней прижал к ней руку, впился глазами в глаза. Его пронзил страх, что сейчас она опять шагнет назад, и его пальцы запомнят лишь этот миг, что возможность будет утрачена навеки. Она угадала это в его лице, без сомнения угадала, потому что улыбнулась спокойно и знающе.

— Тебе не все равно?

— Все равно, — сказал он, лишь немного удивляясь своему ответу.

Караван прошел через предместье еще до рассвета. Телеги резво грохотали по выщербленной мостовой, быки фыркали клубами пара, купцы весело переговаривались: многодневная дорога близилась к концу. К обеду они должны были пересечь мост через Тидат и войти в Мати. Случайные попутчики, которые уже едва терпели друг друга после всех споров и неосторожных слов, готовились разойтись каждый по своим делам. Ота шел, упрятав руки в рукава, и ощущал в груди страх вперемешку с нетерпением. Посыльный Итани Нойгу направлялся в Мати по приказу своего Дома — мешок писем подтверждал это. Вещей, которые бы наводили на другие мысли, у Оты не было. Он покинул этот город ребенком, так давно, что в памяти остались лишь обрывки: аромат мускуса, каменный коридор, купание в медном тазу — тогда Ота был так мал, что его держали одной рукой, — вид с самого верха башни… И другие воспоминания, такие же разрозненные и беглые. Ота не мог определить, что из них настоящее, а что — отголосок сна.

Хватит уж того, сказал себе Ота, что он вернулся. Он войдет в город и посмотрит на все взрослыми глазами. Этот город выгнал его и, как Ота ни сопротивлялся, сумел даже издали отравить его новую жизнь. Итани Нойгу начал с кабального труда в порту Сарайкета, продолжил толмачом, рыбаком и учеником повитухи на Восточных островах, побывал моряком торгового судна и стал посыльным Дома Сиянти. Он писал и говорил на трех языках, кое-как играл на флейте, умел рассказывать анекдоты, навострился печь еду в прогоревшем костре и знал, как вести себя в любой компании — от утхайемцев до портовых грузчиков. Всего этого добился двенадцатилетний мальчик, который сам выбрал себе имя, стал себе отцом и матерью и создал жизнь из ничего. Любой разумный человек сказал бы, что Итани Нойгу преуспел.

А Ота Мати лишился любви Киян.

Восточное небо сперва приобрело оттенок индиго, потом посветлело до лазури. С каждым мигом предметы четче выступали из утренней мглы; долина разворачивалась перед путниками гигантским свитком. Далеко на севере высились горы, пока еще синие и плоские. Над предместьями и шахтами поднимался дымок. Вдоль реки шла цепочка деревьев с распустившейся листвой, а на самом краю окоема уже торчали, как крошечные пальцы, черные башни Мати.

Когда солнце зажгло дальние пики, Ота встал. Лучи подбирались все ближе, и вдруг очертания башен разом запылали, а через мгновение светом наполнилась вся долина. У Оты перехватило дыхание.

«Вот где началась моя жизнь! Вот моя родина!» — подумал он.

Догонять караван пришлось бегом. На все вопросительные взгляды Ота отвечал широкой ухмылкой и разведенными руками: мол, он до сих пор так наивен, что удивляется восходам. И не более того.

В Мати хозяева Оты не владели домами, но в «благородном ремесле» предусматривалось и такое. Другие дома часто оказывали любезность даже соперникам, если те не строили козней и не совали нос не в свое дело. Если посыльный собирался выступить против другого дома или привез с собой слишком заманчивые сведения, приличнее было найти другое жилье. Ота, как не обременный подобными заданиями, перешел широкий извилистый мост и сразу двинулся в Дом Нан.

Оказалось, что ему предстоит жить в сером трехэтажном здании на краю широкой площади. Стены дома смыкались с соседними постройками. Ота остановился перед уличным торговцем и за две полоски меди купил миску горячей лапши в черном соусе. Он ел и смотрел на прохожих с двойственным чувством: как посыльный, который собирает сплетни у печей огнедержцев и телег торговцев (опытным глазом он сразу отметил: женщины ходят одни — значит, в городе спокойно), и как человек, который ищет знакомые лица в местах своего детства. На площади стояло изваяние первого хая Мати; торжественную позу слегка портили потеки голубиного помета. На улице сидела оборванная старуха и пела, поставив перед собой черный лакированный ящичек. Неподалеку были кузницы, и доносился резкий запах гари, а порой и слабый звон металла о металл. Ота втянул в рот последний кусочек теста и отдал миску торговцу — человеку в два раза старше себя.

— А ты впервые на севере, — усмехнулся тот.

— Это заметно? — спросил Ота.

— Вон какие одежды! Сейчас весна, теплынь. Если б ты провел здесь зиму, то стерпел бы небольшой холодок.

Ота рассмеялся, однако взял на заметку: если намерен казаться своим, надо терпеть холод. Никуда не денешься… Он хотел понять Мати по-настоящему, увидеть город, пусть на время, глазами местного жителя. Впрочем, нырять в полынью он не собирался, каковы бы ни были здешние обычаи.

Привратник Дома Нан попросил Оту немного подождать на улице, а потом вернулся и провел его в небольшую комнату без окон, с четырьмя лавками. Значит, придется делить жаровню посреди комнаты с другими семью постояльцами. Впрочем, сейчас комната пустовала. Ота поблагодарил слугу, узнал, когда принято уходить и приходить и где можно помыться. Оставив мешок писем у распорядителя, он пошел в ближайшую баню смыть с себя дорожную грязь.

В бане воздух был теплым и густым, пропахшим железными трубами и сандалом. Ота отдал одежды прачке, понимая, что теперь обречен провести в бане не меньше двух ладоней, нагишом прошел в общий бассейн и со вздохом опустился в теплую воду.

— Эй! — Ота открыл глаза. На той же скамейке, погруженной в воду, сидели двое мужчин постарше и молодая женщина. — Приехал с караваном?

— Верно. Надеюсь, вы это поняли по моему виду, а не по запаху.

— Откуда?

— Из Удуна.

Троица пересела ближе. Женщина всех представила — распорядители кузнецов по драгоценным металлам, в основном по серебру. Ота любезно заказал им чай и принялся слушать, что они знают, что думают, чего боятся и на что надеются. Он улыбался, очаровывал и острил — чуть меньше, чем собеседники. Таким было его ремесло. Банные знакомцы понимали это не хуже его самого, но с готовностью меняли свои мысли и догадки на свежие сплетни, как заведено у всех торговцев и купцов.

Очень скоро женщина произнесла имя Оты Мати.

4

— Если за этими делами и вправду кроется выскочка, горе нашему Мати! — вздохнул купальщик постарше. — Ни один торговый дом Оту не знает и не станет ему доверять. Ни один знатный род с ним не связан. Даже если его не найдут, новый хай будет вечно настороже. А это плохо, когда наследников много. Для города самое лучшее — найти выскочку и всадить ему нож в живот. И всему отродью, что он успел наплодить.