Елена Хаецкая - ОЗЕРО ТУМАНОВ

Странная пошла для Гварвина жизнь: мир как будто сузился перед его глазами. Появились белые пятна — нечто, о чем Гварвин приказывал себе не думать. Происходящее было для Гварвина в новинку. Разумеется, и в былые времена имелись вещи, Гварвину не известные, но никогда прежде не было вещей, для Гварвина запретных. А теперь жена и сын исключались из мыслей Гварвина: коли он принимался о чем-нибудь думать, то обходил их за версту, точно путник, нарочно делающий крюк в дороге, дабы не ступать на землю, где совершилось убийство.

И еще Гварвин перестал ходить в замковую часовню, потому что Мари избрала ее своим излюбленным убежищем, а ради встречи со Спасителем ездил в город, где после обедни изредка навещал Фаншон.

Часовня была устроена в Керморване прямо в одной из башен замковой стены и, как на грех, как раз эта стена в прошлую зиму рухнула. В этом, впрочем, никто не усматривал ничего удивительного. Замок Керморван был весьма стар, и время от времени в нем происходили какие-то разрушения. Для защиты от врагов было довольно и тех стен, что сохранились; к тому же, врагов сейчас поблизости не наблюдалось. Поэтому Гварвин распорядился проложить мостки через трещину в стене, дабы супруге удобно было ходить к часовне, а починкой решил озаботиться потом, когда будет досуг.

По непонятной причине ему совершенно не хотелось чинить стену, особенно в этом месте, где вероятность встречи с Мари была особенно велика.

Как-то, фехтуя с Герри, Гварвин заметил, что его противник невнимателен. Несколько раз Гварвин его "убил", причем проделал это с легкостью. Тогда Гварвин опустил оружие и внимательно посмотрел на Герри.

— Что это с тобой? — спросил он. — Почему ты дерешься без охоты?

— Простите, мой господин, — ответил Герри, — я дурно вас вижу. Вы так и плаваете у меня перед глазами, так что я бьюсь на звук и на ощупь.

— А ну, иди-ка сюда, — приказал Гварвин и, когда Герри приблизился вплотную, внимательно осмотрел его. И в самом деле, на глазах у Герри появилась белесая пленка.

— Что это? — спросил Гварвин.

— Не знаю, — ответил Герри. — А что там, у меня на глазах?

— Похоже на бельма, — ответил Гварвин.

Герри так и застыл с разинутым ртом, а потом закрыл лицо руками и глухо завыл.

— Будет тебе, — пробормотал Гварвин. Ему и самому стало не по себе. — А ты что о себе думал? Ты ведь не первый день стал хуже видеть.

— Я-то решил было, это у меня от того, что за девками подглядывал, — признался Герри. — Мне еще мать про такое говорила. Мол, добрый Господь покарает тебя язвой да бельмами, если будешь за девками подглядывать. Вот и покарал…

— А за кем ты подглядывал? — полюбопытствовал Гварвин. Он нарочно об этом заговорил, чтобы немного отвлечь Герри от его горя.

— Да почитай за всеми, — простодушно ответил Герри. — Особенно мне нянюшка глянулась, та, что за молодым господином ходит.

— А за мадам Мари?

Герри моргнул.

— Нет, — сказал он. — За ней — нет.

— Почему?

— Так она… — Герри вздохнул и безнадежно махнул рукой: теперь, когда его слепота становилась неотвратимой, можно сказать и правду. — Так ведь она некрасивая. На что там любоваться? Ни задницы толком нет, ни других достоинств. Уж простите меня, мой господин, но это правда.

— Да ладно тебе извиняться, — Гварвин тоже вздохнул. — Я за правду не вешаю.

Герри помолчал.

— А чем я теперь буду заниматься? — осторожно поинтересовался он.

— Лечиться, — бросил Гварвин. Он был сердит и сам не понимал, на кого.

Лекарь для Герри был найден, и при том самый лучший, — тот, что пользовал мадам Мари во время всех ее недомоганий. Этот лекарь был толстенький коротышка с манерой постоянно покашливать себе под нос: «Гхм! Гхм!» — как будто отвечая каким-то своим внутренним сомнениям. От него попахивало настойками и снадобьями, отчасти весьма неприятными.

Впрочем, за дело он взялся с охотой и несколько недель усердно лечил Герри разными снадобьями и припарками, дважды пускал ему кровь и вообще делал все возможное. Тем не менее Герри не только окончательно утратил зрение, но и начал худеть и чахнуть и к началу зимы умер.

Плохо пришлось бы Гварвину той зимой, но тут к нему приехал погостить Франсуа де Керуль, который окончательно оправился от своей раны. Франсуа привез с собой еще нескольких приятелей, так что в Керморване начались пирушки, бесконечные разговоры, воспоминания и игры. С Франсуа был также один певец, некрасивый костлявый человек лет сорока. Петь он толком не умел, зато обладал отменной памятью и, кое-как подыгрывая себе на виоле, рассказывал нараспев самые разные истории.

— А что твоя жена не придет послушать? — в первый же вечер осведомился Франсуа.

Мадам Мари встретила гостей любезно, но очень холодно; ребенка на очень короткое время вынесли показать и тотчас снова утащили в глубины детской комнаты, дабы не простудить и сберечь от дурного глаза.

— Моя жена не любит общества, — сказал Гварвин и всем своим видом показал, что не желает разговаривать на эту тему.

Целая неделя прошла в сплошных развлечениях и дружеском общении — как будто и не было на свете мадам Мари с ее кислым лицом, такой некрасивой, что даже Герри не захотел на нее глядеть.

Гварвин почувствовал, что воистину оживает. И Франсуа тоже это заметил, потому что тем вечером сказал своему другу:

— Ну вот, теперь ты на человека стал похож, а то был просто как тень.

— Меня ужасно огорчила смерть одного из моих солдат, — сказал Гварвин, искренне думая, что это правда. — С годами из него получился бы… а, неважно, раз он умер.

— Завел бы ты себе любовницу, — предложил Франсуа. — Это чрезвычайно освежает.

Гварвин пожал плечами.

— Одна женщина мало чем отличается от другой, — сказал он, но подумал о Фаншон. — Не вижу большого смысла связываться с двумя вместо одной.

Франсуа понял, что разговор неприятен другу, и сразу сменил тему.

Ночью разные мысли бродили в голове молодого сеньора де Керуля. Со времени своей женитьбы Гварвин сильно изменился, это точно. И изменился не в лучшую сторону. Если бы он стал высокомерным или нелюдимым — тогда Франсуа и беспокоиться бы не стал, потому что подобные перемены в порядке вещей. Но Гварвин выглядел несчастным, а вот это весьма тревожный признак.

Удача как будто отвернулась от него. За что бы он ни брался, все заканчивалось дурно. Сокол, с которым он любил охотиться, улетел. Верховая езда, фехтование — все это как будто было ему запрещено.

— Не спите, мой господин?

Франсуа приподнялся на локте и увидел, что в спальню зашел певец.