Надежда Попова - И аз воздам

— Применяешь свои инквизиторские навыки или впрямь хочешь понять?

— Хочу понять.

— Зачем? — повторил за ним пленник, обернувшись и посмотрев в глаза.

Несколько мгновений Курт молчал, не отводя взгляда, и, наконец, ответил:

— Чтобы в будущем применять инквизиторские навыки лучше.

— Надо же, не соврал, — усмехнулся Каспар, отвернувшись, и опустил веки, переведя дыхание; похоже, та адская смесь, на которой его держала Нессель все эти дни, и впрямь подкосила даже этот организм. — Я тебе еще кое-что напомню из сказанного в Ульме. Я сказал, что, если победишь ты — мне в твоем мире места не будет.

— Но твоего-то мира — нет и не было. Его не существует. Не существует специального рая для воинов, павших в бою или, если уж в бою не вышло, погибших в огне. Ты же теперь это знаешь. Пусть тебе никто из них этого не сказал, но ты — знаешь. И все равно упрямо прёшь на костер — из принципа? Чтобы доказать — что и кому? Богу? Империи? Конгрегации? Мне лично? Без обид, но и куда более отчаянные люди попадались на моем пути, умиравшие куда более мучительно и за куда более внятные идеи, и я все еще там, где я есть, и тот, кто есть. Это не лучший способ меня смутить и заставить усомниться в чем-то.

— Зато ты решил, что можешь смутить и заставить усомниться меня, — коротко усмехнулся Каспар. — Перетянуть на свою сторону или хотя бы заставить отречься от ереси одного из самых известных еретиков — да, это был бы сильный ход. Для тебя лично и для всей вашей братии — это была бы знатная победа. Но ее не будет. Смирись с этим.

— Неужто правда не понимаешь, что вы творите? Выходки, подобные бамбергской — они ведь привлекают людей на нашу сторону; всех людей, от простых смертных до одаренных, а если так дальше пойдет — начнут привлекать и нелюдей. Потому что даже стриги, даже ликантропы, даже самые отъявленные малефики — они хотят жить, Каспар. Как ни странно. И им совсем не по душе те, кто выпускают в этот мир существо, убивающее все живое, им не нравятся те, кто желают принести этот мир в дар тварям из бездн веков. Ты понимаешь, чего вы рано или поздно добьетесь? Того, что против вас встанут все — все те, кого вы с Мельхиором мните своими союзниками. Как тебе такой мир, такое будущее — совместные зондергруппы из людей и стригов? Стражи из ликантропов во дворце Императора? Ночные дозоры в городах, состоящие из простых смертных и одаренных?

— Пугаешь тем, что на сторону Конгрегации и Империи перетекут малефики и твари? — тускло улыбнулся Каспар. — Догадайся, майстер инквизитор, кто же тогда встанет против вас. Подсказать? Люди. Те самые люди, которых ты так рвешься защитить, ради которых горел, лез под мечи и стрелы, ради которых отказался от собственной жизни и которым в жертву готов приносить собственную душу. Они встанут против тебя — и уничтожат тебя и все то, что ты строил. Это — твой мир человеков? Это — мир, ради которого ты живешь и готов умереть?

— Так это ваш конечный план?

— Ты забыл, что я сказал, — напомнил Каспар, отвернувшись. — Я не отвечу. Не тяни время; если это все, что ты можешь сказать и спросить — подписывай заключение о моем отказе говорить и собирай суд.

— Так ты ответишь хотя бы, зачем? — с нажимом повторил Курт. — Объясни, чтобы не выглядеть в моих глазах дураком, который просто не может принять реальность.

— По-твоему, мне не все равно, кем я выгляжу в твоих глазах?

— По-моему — нет, — твердо отозвался он. — Ты умрешь. На костре или виселице, но умрешь; а я пойду дальше. Если для тебя и впрямь важны твои идеи — тебе важно, чтобы я, столкнувшись с ними в будущем, воспринимал их всерьез. Возможно, испугался бы в нужный момент. Возможно, ненароком сделал бы что-то на руку твоим оставшимся в живых союзникам. Чтобы рассказал своим собратьям о том, что у нас в руках — опасный человек, у которого за плечами армия, которой стоит опасаться, потому что им есть за что умирать, а если сейчас армии и нет — то она будет, или появится еще один такой же опасный человек, потому что в его идеях есть смысл, есть здравое зерно, и этот смысл обязательно ухватит кто-то еще и с тем же упорством пойдет вперед. А сейчас… Я выйду отсюда и скажу, что мой удар был слишком сильным, и ты повредил голову, а потому просто несешь чушь — что-то вроде того, что болтают наши проповедники на улицах городов. Посему это в твоих интересах — чтобы я воспринял тебя всерьез. Итак, — повторил Курт с расстановкой, когда в ответ прозвучала тишина. — Зачем тебе добровольно лезть в огонь за мир, которого не существует?

— И твоего не существует, — отозвался Каспар так же твердо. — Мои представления о судьбе оказались ошибочными? Ну и что. Сомневаюсь, что и твои безупречны. Боги оказались не такими, как я думал? Ну и что. Докажи тебе, что твой Христос был простым человеком, обычным пророком — и ты откажешься разом от всей своей жизни? Ведь нет же, ты останешься прежним. И делать продолжишь, что делал. Потому что не в этом суть. Наши миры мы творим сами, майстер инквизитор Курт Гессе, тебе ли не знать. Тот мир, который творишь ты, который побеждает вместе с тобой, я принимать отказываюсь. Ты все годы службы приносишь себя в жертву своему миру. Моему миру они тоже нужны. Да, за мной армия. И обязательно появится такой же, как я, да. И когда меня не будет — они будут продолжать творить мир, который однажды уничтожит твой. И еще кое-что. Специальный рай для воинов? Нет, его нет — в твоем понимании. Но пока во мне была его сила — я видел, знал, что кое-что есть для меня и тех, кто за мной. И нет, инквизитор, не читай мне проповедей о потустороннем обольщении: это были не слова и не образы, не внушение, уж в этом я знаю толк; это было то единение, в котором солгать невозможно. У них, боги они или нет, для меня есть посмертие. Оно меня вполне устраивает, а вашего мне не надо. Поэтому я пойду до конца. Такой ответ тебя устроит? Другого у меня не найдется.

— Да, — тихо отозвался Курт. — Такой устроит…

Каспар удовлетворенно кивнул; помедлив, дотянулся до баклаги и в несколько глотков допил остатки. Несколько секунд под пологом шатра висела тишина, и, наконец, Курт тяжело вздохнул:

— В то, что я не заставлю тебя говорить, я верю, тут ты прав. Прав и в том, что переубедить тебя словами мне тоже не удастся, это я тоже понимаю… Выходит, ты Конгрегации неинтересен.

Каспар нахмурился.

— Поясни, — потребовал он сухо.

— Все просто, — пожал плечами Курт. — Информации от тебя — нет и не будет. Торжественно тебя сжечь — да, мы в очередной раз похвастаем поимкой опасного малефика, но и твоим тайным последователям это пойдет на пользу. Даст им сакральную жертву во имя строительства вашего мира, знамя, мученика, символ; уверен, ты бы стал одним из тех, о ком в Конгрегации рассказывают легенды «сгорел молча». Ну, и к чему нам это… И без того забот хватает. Лично мне? Я лично навалял адепту Вотана в полной силе, отметелил собственными руками… pardon, ногами. Для того, чтобы потешить самолюбие, этого вполне достаточно, а месть, как ты сам сказал, мне не нужна. Id est, нам ты, выходит, ни к чему. А стало быть, Конгрегация снимает с тебя все обвинения в малефиции и передает светским властям, пусть сами решают, что с тобой делать. Насколько мне известно, за одно только разжигание бунта и убийство местного барона с сыном в Таннендорфе тебе светит виселица. Да, это, увы, главный неприятный момент. Именно виселица, Каспар Леманн. Не буду спрашивать, видел ли ты, как умирают в петле, уж точно видел… На сакральную жертву не тянет, бр-р. Разумеется, светские могут проявить сострадание хотя бы в этом и не выставлять столь позорную смерть на всеобщее обозрение, вздернуть тебя тайно где-нибудь… да вот хоть прямо тут, за лагерем; там стоит два отличных, удобных столба для мародеров и прочих нарушителей. Тогда героя народных толп и любимца богов Каспара никто не узрит в непотребном виде… Кроме палачей и охраны, конечно. А эти ребята — такие трепачи, Бог ты ж мой… С этим, увы, никакая власть ничего поделать не сможет, слухи есть слухи, и если уж поползет по Империи молва о том, как ты вырывался из рук палачей со слезами, пару раз обмочился по пути к виселице и сулил за свою жизнь тайно прикопанные клады, и даже — о ужас! — начал громко молиться, стоя под перекладиной… Ты ведь знаешь, кто у нас нынче Бруно? Ректор академии, член Совета… Но по-прежнему слушается меня; уж не знаю, почему — привычка, что ли, осталась… И если я скажу ему «так надо» — он просто кивнет и подмахнет распоряжение о передаче тебя светским. Он сейчас здесь, в лагере, между прочим; явился недавно, когда узнал, что здесь я. А знаешь, кто еще здесь? Зондер, который много лет назад поддался слабости и под угрозой жизни жены и новорожденного сына попытался выполнить поручение, данное ему неким странным «крестьянином», а именно — убить принца Фридриха фон Люксембурга. Но так вышло, что Фридрих — человек незлобивый, а зондер во всем покаялся, и теперь надежней телохранителя у наследника нет. К чему это я… Ах да. Наследник. Ты ведь в курсе, что мы с ним друзья. Он давно дожидается шанса расплатиться со мной за спасенную жизнь, всё ждет, когда же я у него хоть чего-нибудь попрошу… И вот он, удобный случай. А попрошу я привести его телохранителя в этот шатер на опознание и спрошу у парня: «вот этот, у столба, не тот ли самый крестьянин?». Да, я знаю, что это был не ты. Но и я, и, что главное, сам Хельмут — знаем, кто все организовал. Кто подослал того человека. Чья это была идея. Поэтому он ответит правильно. Главное — держать его при этом покрепче, чтоб он не перегрыз тебе глотку прямо здесь; дисциплина дисциплиной, но убитые сын и жена — дело такое… Такое не забывают. А дальше — Фридрих на скорую руку проводит суд и приговаривает тебя к повешению. На все уйдет час, не больше. На то, чтоб вздернуть — еще меньше. А первые слухи поползут по Германии уже завтра к вечеру.