Маргит Сандему - Дочь палача

— Должно быть, это мешает вам?

— Бывает и так. А как у тебя дела, Хильда?

— Великолепно!

Как это мило с его стороны найти время для разговора с ней! Она села так, чтобы видеть дорогу. Если кто-то покажется…

— Кот не вернулся?

— Разве вы знаете об этом? Нет, не вернулся.

— Значит, он забрел далеко.

— Да. Вчера, говорят, было полнолуние. И господин Андреас обещал свозить меня на днях туда.

Заметил ли он, с какой радостью она произносит имя «Андреас»?

Нет, он молчал, погрузившись в свои мысли.

Доктор был недурен собой, хотя в нем и не было той мужественности, что была в Андреасе. Каштановые волосы слегка вились вокруг веснушчатого, добродушного лица с зелено-голубыми глазами, в которых светилось столько доброты. Он был невысоким, чуть выше нее.

Она часто думала о Маттиасе Мейдене как об одном из Божьих ангелов, на время поселившихся на земле в человеческом обличий.

Она знала, что все в округе обожают его.

— Сколько тебе лет, Хильда?

Она вздрогнула при звуке его голоса.

— Двадцать семь. Мне исполнилось двадцать семь в тот день, когда вы привезли домой отца.

Он собрал небольшой букетик цветов и протянул ей.

— Прими запоздалые поздравления — и восхищение!

Застигнутая врасплох, она взяла цветы.

— Спасибо, — засмеялась она, — но восхищение…

Вид у него был серьезный, хотя глаза весело поблескивали.

— Меня восхищает твоя редкая красота и сила духа. Если бы я мог, я бы посватался к тебе.

Она растерянно улыбнулась.

— Но, господин Мейден! Вы не можете говорить это такой бедной девушке, как я. Вы просто морочите мне голову.

— Но я так в самом деле думаю, Хильда.

— Но… Вы не сможете это сделать, — с горечью произнесла она. — Вы барон, а я… дочь палача!

— В нашей родне не считаются с титулами. Я знаю, что в большинстве дворянских семей люди предпочитают оставаться неженатыми, чем вступить в брак с теми, у кого нет дворянского титула. Но Мейдены не такие, они охотно вступают в связь с простонародьем. Нет, не это удерживает меня.

Из-за любопытства она не могла удержаться от вопроса:

— Но тогда что же?

И, едва сказав это, она поняла, что слова ее прозвучали заносчиво. Словно она только и думала о том, что он посватается к ней. Но он сделал вид, что ничего не заметил.

— Нет, об этом не стоит говорить.

Дети успокоились. Теперь они сидели на траве и пытались дуть в травинки. У них ничего не получалось, кроме шипенья.

— Никто лучше вас не годится в мужья и отцы, — тихо произнесла она. — Я часто удивлялась, почему вы все еще не женаты, господин Маттиас. Ведь вы не такой уж юный…

— Мне тридцать лет, — усмехнулся он. — Не знаю, юный я или нет. Может быть, я уже старик?

— Нет, нет, конечно, не старик! — запинаясь, произнесла она, покраснев.

Всегда она говорит невпопад!

— Со мной совершенно невозможно жить, Хильда, понимаешь?

— Почему же? — с явным интересом спросила она. Это звучало заманчиво, просто вызывающе. — Вы производите впечатление совершенно идеального человека.

— Возможно. Но за это приходится расплачиваться. Расплачиваться своим образом жизни, понимаешь?

— Вы не хотите рассказать мне об этом? — тихо спросила она, обхватив руками колени, так что из-под платья видны были лишь ступни ног.

Он медлил с ответом, но она заметила, что он хочет довериться ей.

— Так трудно об этом говорить. Видишь ли, много лет назад я пережил нечто ужасное…

Она ждала, глядя на него понимающими глазами.

— Все думают, что я всё забыл, что теперь это уже ничего не значит для меня. Но отец и мать знают, что это не так. Днем я могу бороться с воспоминаниями, но по ночам я не в силах противиться им. Мне сняться настоящие кошмары, Хильда. Я кричу во сне, иногда даже хожу. Мать находила меня возле плотины и во многих других примечательных местах…

Хильда молчала, потом, наконец, произнесла:

— Что же вы такое пережили, господин Маттиас?

— Я был заперт в шахте целых два года. То, что я видел там и пережил, настолько глубоко отложилось в моей памяти, что я не могу от этого освободиться. У меня был брат, сводный брат, которого я очень любил. Нет, мне тяжело говорить о нем!

— Возможно, вам станет легче, если вы расскажете об этом! О, как часто мне нужен был кто-то, с кем я могла бы поговорить! Обо всем, что накопилось в душе. Бедный господин Андреас, когда он вез меня сюда, я не могла остановиться, просто ужас, мне было так стыдно, но я ничего не могла с собой поделать.

— Думаю, тебе приятно было поговорить с кем-то, а Андреас не осмеливался перечить…

— Поэтому я и могу понять, каково приходится вам. Я не напрашиваюсь, чтобы вы рассказали об этом именно мне, но можете быть уверены, я никому об этом не расскажу.

— Где ты научилась так хорошо говорить, Хильда? И так умно!

Она смутилась.

— Моя мать меня многому научила. Я всегда старалась быть похожей на нее. Я думаю, когда человек умирает, он передает другому свои лучшие качества, чтобы добро не пропадало.

— Прекрасная мысль.

Оба замолчали. Возможно, оба думали о том, что из душевных качеств Юля Ночного человека мало что можно было перенять.

— Что же произошло с вашим братом? — тихо спросила она.

— Он был одним из «меченых» Людей Льда. Он ничего не мог с собой поделать. Но он пытался отделаться от меня, это он… Нет, я не хочу очернять его.

Маттиас с трудом собрался с мыслями.

— Извините, — сказала Хильда, — мне не следовало спрашивать об этом. Но теперь я понимаю, что вы не такой безоблачно счастливый, каким кажетесь со стороны.

— Нет, я совсем не такой. Так что ты понимаешь теперь, почему я не могу на тебе жениться. Я не могу втягивать жену в свою преисподнюю.

— Но, я думаю, женщина сочтет для себя прекрасной задачей успокоить вас! — пылко воскликнула она. — Думаю, что это именно женская задача! Ведь женщина хочет представлять для мужа подлинную ценность, и я уверена, что женщины могут вынести все, что угодно, ради любви!

Он улыбнулся.

— Я не думал, что ты так хорошо знаешь женщин.

— Но я знаю себя!

Маттиас положил руку ей на плечо.

— Так что ты теперь знаешь, что у тебя есть поклонник. На этом мы, я думаю, и остановимся.

— Эли говорила о тоске, — мечтательно произнесла она, — что это самое красивое, что может быть.

— Красивее, чем любовь?

— Этого она не говорила. Она говорила, главным образом, о тоске по чему-то… Но, я думаю, она права. Я знаю, что такое тоска. Она болезненна — и она обогащает. Вы тоже знаете это, не так ли? Знаете, как она переполняет человека, так что тот начинает чувствовать вокруг себя пустоту, словно все уходит в глубь него самого — земная красота, человеческая дружба… все это безысходно пребывает в нем самом. Вы тоскуете о том, чтобы кто-то разделил с вами печаль, но считаете, что не имеете на это права.