Ника Ракитина - Крипт

Ивар кивнул, Болард пожевал губами:

— М-м… уговорись, чтоб начинали ко Всенощной… Скажи, мол, ночью красивше… Наплети что хочешь! Они послушают! Маленькие вольности в большом обряде — ведь чепуха, верно? Обещаешь?

— Обещаю.

— Вот и славно, — пробормотал молодой человек, не поворачиваясь, чтобы дрожащие губы не выдали его смятения.

Не прощаясь, барон распахнул двери и вышел в дождь. Запах мокрого камня и юной листвы ворвался в дом и заставил Ивара улыбнуться, но, когда он вспомнил, какие несчастные и больные сделались у Боларда глаза, едва тот узнал о жребии Синедриона, улыбка пропала.

Но что они могут сделать в Храме, куда запрещено входить с оружием? Да что угодно, сказал себе магистр. Несмотря на латы, положенные по обряду. И на ненастоящего дракона. Спасенная пленница отравит его или заколет шпилькой для волос на брачном ложе? Князь, не удержавшись, хмыкнул. Почему же тогда Болард уверен, что обязательно случится дурное? И он, Ивар, тоже?

Князь растворил окно, и ливень ворвался к нему, ударил в лицо тугими струями — будто хлынул из ран Господних травяной сок.

Невозможно умереть, когда вокруг такое лето. Если кругом бушуют под майскими ветрами юной листвой сады и ошалевшая от позднего, не ко времени, половодья Настасья плещет в обшитый камнем берег, а на другом ее берегу жгут костры, и ночами звезды отражаются в воде вместе с огнем и сплывают вниз по течению…

Все будет хорошо.

Барон Смарда вышел на дворцовое крыльцо и остановился в нерешительности. Дождь щедро поливал настангские улицы, все вокруг шуршало и хлюпало, и по булыжнику вниз, к Настасье, сбегали целые потоки воды. Казалось, небо прорвалось окончательно и бесповоротно, и солнце не проглянет уже никогда. Какое тут, к лешему, плодородие и богатый урожай, подумал Болард с неожиданной злостью. Еще день такого вселенского потопа, и поля вымокнут до нитки, и значит — зимою жди голодных бунтов… Понятное дело, отчего Синедрион так дрожит за это проклятое празднество. Хотя праздником голодных ртов не заткнешь… И тогда уж восстание. Если Ивар останется жив…

Болард постоял еще. Падающие с жестяного козырька капли разбивались в мелкую пыль о мрамор ступеней. Барон отер рукавом мокрое лицо, набекрень напялил измятую шляпу. Впрочем, на кой ляд ему шляпа в такой ливень…

Дон вдруг подумал, что совершенно не представляет, каким способом намерен через два дня спасти Ивару жизнь. Заставить этого безумца отказаться от участия в мистерии он не смог и не сможет. Сделать так, чтобы мистерия не состоялась вообще? Будут тогда Консате народен гнев и ярость благородная в одном флаконе. Синедрион сдохнет от счастья при таком раскладе. Не-ет… Нужно что-то такое, что вынудит Претора, эту главу тайного церковного сыска, оставить князя Кястутиса в покое, наплевав и на ненависть, и на чувство религиозного долга. Вот только жаль, он, Болард, понятия не имеет, что же это должно быть. Тут совершенно некстати вспомнилась Майка. Как сидит девица на перилах веранды у него, Борьки, во дворе, грызет зеленое яблоко и поглядывает из-под челки хитрым глазом. Ядовито так… Мол, ни за что тебе, бедному дурню, не понять…

Болард вздрогнул и ошалевшими от нежданной удачи глазами уставился на плотную пелену дождя. Мать, мать, мать!.. Наль, Майкина матушка — бывшая супруга Ингевора. Майку, свою, стало быть, дочь, Луций-Сергий, князь Ингеворский, Претор Синедриона и протчее, не видел Бог знает сколько лет. Если вообще о ней знает. Так что Майкино появление на храмовых подмостках с соответственным комментарием как нельзя лучше отвлечет отца от не подобающих к месту и ко времени действий.

Болард через шляпу почесал темя. А уж если подсуетиться и подсунуть девчонку на место прекрасной пленницы, так Претор наверняка удавится от одной только мысли, чтобы отдать родное дитя князю Кястутису.

Было в этой затее что-то такое, что приводило Боларда в замешательство. Он даже не знал, обрадуется ли Ингевор Майкиному появлению или совсем наоборот. С отцовскими чувствами у Претора, как видно, плоховато… Ну, Ивар, конечно, не зверь, Майку он и пальцем не тронет, но, как знать, не все придут в храм безоружными, что бы там ни предписывалось; мистерия сорвется, возникнут паника, стрельба и давка… Подставлять ребенка — а в том, что Майка в свои неполные пятнадцать ребенок, Болард не сомневался ни минуты, — подставлять ребенка подло. Это барон знал наверняка. Но выхода другого не было. И не будет, сказал себе Болард как можно более убедительно. Так что не придется ему поехать ни в Сарбинур на цапель охотиться, ни в Мансорру к Бертальду. А отправится он за Майкой в Гомель, и чем скорее, тем лучше, потому что дня через два полнолуние сойдет, Переход между мирами закроется, и возможности попасть на Землю и обратно не будет еще целый месяц. То-то будет весело…

Дон Смарда засмеялся и, подставив лицо дождевым струям, шагнул с крыльца.

Глава 2.

1989 год, 12 мая. Гомель

— А знаешь, Серафим, отчего воробей воробьем зовется?

Болард сидел на бортике беседки, свесив наружу ноги и держась руками за облупленные голубые перила. Ему было смертельно скучно, но до прихода Гретхен, утащившей с собой ключи, оставалось еще немало времени. Не торчать же под дверью сиротинушкой… Уж лучше Симочке зубы заговаривать.

— Не-а… — рыжий Симочка непочтительно зевнул.

Борька качнулся в сумрачную, пахнущую древесной трухой и отчего-то мышами полутьму и сказал:

— Ну и плохо. Понимаешь, жил один мужик, и у него было просом засеянное поле. Вот он урожай собрал и сложил в амбар. И каждый вечер проверять ходил.

— Ну и что? — приятель опять зевнул и с хрустом потянулся. Лавочка под ним скрипнула. Из куста сирени на головы посыпалась какая-то дрянь.

— А то! Урожай-то меньшает. Вот мужик и стал караулить. Раз видит — птица летит. Огромадная. Крыльями луну закрывает. Черная, как ночь. И на снопы.

На Симочкином лице мелькнула тень удивления. Сейчас спросит, где вычитал или сам придумал, подумал Болард. Но Симочка промолчал. Борька состроил зловещую физиономию:

— А мужик не будь дурак, хвать оглоблю…

Стукнула калитка, и он запнулся. Помрачнел и пошел Гретхен навстречу.

— Ключи давай, — потребовал раздраженно, с неодобрением разглядывая сестрицыны наряд и прическу. — Третий час тут торчу по твоей милости.

Маргарита невозмутимо пожала плечами и, обойдя Бориса, как дерево, по траве поплыла к беседке. На ходу бросила:

— Обойдешься.

"Ведьма крашеная…"

Будто прочтя его мысли, Гретхен снова пожала плечами; опустилась рядом с Симочкой, отчего лавочка сразу перестала скрипеть и крениться на один бок: