Александр Етоев - Обратная сторона Земли

Ознакомительный фрагмент

— Что? — Человек рассеянно обернулся. Повариха открыла прилавок и вынесла в зал заставленный широкий поднос. Человек кивнул: — Будет тебе холодильник.

— Ох! — Повариха опустила поднос на стол. Груда темных костей лежала между тарелок.

Человек в кожаном облизнулся.

— Ты шестая на очереди. Идешь в списке сразу после начальника штаба ГО товарища Петроченки.

Князь все ждал, когда же он отведет собаку. Пес лежал, как колода, только лиловый язык дрожал на острых клыках. Человек в плаще уже ел, ссутулившись над глубокой тарелкой. Прямо руками, без остановки, он выхватывал из густоты мокрые большие куски, пропихивал их до самого горла и тут же выдергивал руку, чтобы не откусить кисть.

— Собака! — окликнул он наконец пса. Собака раскрыла пасть, и кость, перелетев над столами, хрустнула на железных зубах.

— Павловна, отнеси.

Повариха стряхнула кости с подноса себе на передник и молчком прошла мимо Князя. Пес закопался мордой в гору сырых костей, но с Князя глаз не спускал. Князь дернулся, заныла нога, пес рявкнул переполненной пастью и тут же вскинулся для прыжка. Князь замер, но пес не прыгнул. Жадно и сыто урча, собака набивала живот. Затравленным взглядом смертника Князь смотрел на пиршество зверя. Пес проглатывал кровавую пищу, груда костей таяла на глазах, летела костяная мука, и Князь подумал тоскливо: не он ли у зверя на очереди, когда тот догложет все до конца.

Над тарелкой чавкал хозяин. Лицо его пошло пятнами, плащ топорщился на узкой спине, и был он похож на стервятника, дорвавшегося до дармовой мертвечины.

Неожиданно хруст замолк. Пес закашлялся, подавившись. Князь взглянул на порог и обмер. Перед самой собачьей мордой, скрюченная и потемневшая, лежала кисть человека. Часть пальцев была обглодана, а на фаланге на безымянном блестело золотое кольцо.

Рубашка на Князе взмокла. Не понимая, что делает, он рванул ее на груди. Камешек, что лежал в кармане, выпал со стуком на пол и покатился между столами. Следом выпала книга.

Человек за столом вскочил. Лицо его помертвело. Он съежился и стал пятиться, медленно и с опаской. Пес жалобно скулил у порога. Теперь вместо грозного зверя перед Князем дрожал щенок. Поджимая хвост и повизгивая, он бросился хозяину в ноги. Тот споткнулся о тело собаки и с грохотом повалился под стол. Одновременно солнечные лучи пробились сквозь облачную завесу и ярко осветили столовую. Дорога была открыта.

4

С улицы, с балкона напротив, тоскливо блеяла балалайка. Солнце опять пропало. Константин Афанасьевич Тимофеев тяжело опоминался на стуле. В ногах лежал верный пес, а старуха, стуча зубами, суетливо ползала на полу.

— Шумно… Откуда шум? Убрать.

Пес в два прыжка выскочил через дверь на улицу и спустя минуту вернулся. Балалайка на балконе умолкла.

— Плохо, Павловна, плохо.

Старуха ни жива ни мертва приоткрыла щербатый рот.

— Батюшко, да они ж ничего не поняли.

— Не поняли… Я кость свою застудил, на холодном полу лежавши. Пойдем, кончай мельтешить. — И расцепив пальцы, он с силой вонзил их в стол и проскреб на дереве борозды. — Собака, охраняй вход.

Они прошли через кухню мимо газовых языков огня. В стене за стопой кастрюль притаилась незаметная дверь. Тимофеев поддал ногой и железная баррикада рухнула.

— Ты оставайся здесь, — сказал он, не оборачиваясь, старухе и пальцем нарисовал на створке корявую букву Т. Дверца его впустила. Впустила и сразу же приросла к стене.

Тусклая капля лампы едва освещала место, но Тимофеев здесь не газету собрался читать. Он обошел колоду с торчащим из нее топором, походя пересчитал железные метлы и рукавицы, и стоящие в углу у стены литые чугунные сапоги — заметив один обколотый, нахмурил брови и хмыкнул, — постучал по детскому гробику, послушал, что ответила пустота, кивнул, прошел дальше мимо ввинченных в потолок крючьев, с которых свисали чучела обезьяны и филина, вошел в угрюмую тень еще одного гроба, большого, стоящего на торце у стены, и молча отвалил крышку.

Лицо его обдало сыростью. Сбегая между мшистых камней, вниз мимо низких елочек уходила тропа. Тимофеев присел на корточки и носом потянул землю. Потом поморщился недовольно: «Чьей-то коской пованивает», — встал и отправился по тропе.

Тропа петляла недолго. Нырнув в болотистую низину и переползя лесок, она внезапно пропала, будто ее и не было. Тимофеев теперь стоял на самом краю обрыва. Над головой от горизонта до горизонта небо стянули тучи. Они ворочались, как живые, оттесняя друг друга к северу. Там в невидимом далеке небо озарялось зарницами, и гулкий протяжный стон отзывался в коленях дрожью.

Плащ на Тимофееве вздулся, полы приплясывали на ветру. Кожа на лице потемнела и стала твердой от ветрового ожога. Веки затянули глаза, на губах заискрилась соль, и весь он сделался худее и выше, стоял, раскачиваясь, как пьяный, и непокрытой серебряной головой подпирал бушующий свод.

Так он стоял долго, потом вздрогнул, открыл глаза и пальцем прямо на воздухе поставил крупную букву Т. Буква вспыхнула и исчезла. Крутой каменистый склон, что спускался от самых ног, поднялся, потом опал и сделался вдруг пологим. Тимофеев сошел по нему, как сходят по трапу на берег, — он шел, и земля за спиной вздыбливалась и уходила вверх, отрезая гору от дола.

Он вышел на бесконечный пляж. До горизонта кипело море. Порывами задувал ветер, и пепельные великаны-валы рассыпались на миллионы мелких и с шумом вгрызались в берег.

— Нет покоя, — скзал он хмуро и сплюнул на отсыревший песок. Слюна у ног зашипела и погасла, оставив пятно.

Море выдохнуло в последний раз, соленые утесы разбились, и мелкая слюдяная рябь заиграла на спокойной воде. Небо раздалось на стороны, ветер разогнал тучи, а скоро и сам притих, уйдя в воздушную высоту. В одночасье на берегу посветлело, хотя небо оставалось пустым — ни солнца, ни звезд, ни луны, — сам натянутый на окоем купол источал осторожный свет.

— «Ничего не поняли…» А если и понял, так что? Моя возьмет, бородатый. Не со мной тебе воевать. И книга тебе не поможет. Камень, землей рожденный тебе, дураку, на погибель. Здесь твое место, в земле. — Тимофеев ткнул пальцем под ноги и рассмеялся. — В моей земле. Покамест она меня слушается. Ты меня слушаешься, сырая?

Он с силой притопнул ногой, и земля ответила вздохом.

— Кто твой князь? Или не я? Пока я жив, ты у меня в служанках. Мне топтать твои ребра. А пришлым, что рыщут по мою душу, ты будешь могилой.

— Черви! — громко прокричал Тимофеев. — Кто ваш господин?

Берег зашевелился, и из бесчисленных земляных пор на свет поползли черви.

— Пока я дышу, вы мои слуги.