Екатерина Лесина - Тварцы

   Взлетели руки над головой, раскрылись губы, выталкивая слово:

   - Быть!

   Быть сотваренному! Быть живому! Кровью от крови, плотью из плоти. Слышите? Слышите. Отзываетесь. Голоса ваши клокочут под сердцем, дерут на части. А и не жалко, забирайте. Все забирайте, только...

   Марьяш остановился, рискуя рассыпать тварение: он не знал, что приказать. Жечь? Рушить? Топить? Душить? Кого? Врага? А кто здесь враг? Нет, так нельзя. Но как можно? Как?

   - Быть!!

   Кому быть? Им, несуществующим? Ему, еще пока живому? Городу? Людям? Драконам? Трепещет в руке заклятье, рвется. Ну же Марьяш, ты знаешь, чего им дать.

   - Быть!!!

   Быть. Существовать. На миг, на десять, на сколько выпадет. Рваться ввысь. На волю. Разрешено. Проламывая кокон плоти, проглатывая стон того, кем только что являлся.

   Воздух уже гудит, взбитый тысячами крыл. Зовет.

   Иду.

   Лялька сидела, склонившись над корытом, в котором копошились драконы. Прищурившись, разглядывала, а разглядев нужное, хватала поперек спины да совала в один из десятка кувшинов.

   Ловко ей работалось. Привычно.

   - Что стоишь? - спросила, не оглядываясь. - Заходи. Надолго?

   - Нет.

   Марьяш зашел во двор, но к корыту приближаться не стал. Да и вовсе старался не глядеть на драконов. Им в корыте тесно, им бы на волю...

   ...крыльями да по воздуху, когтями по плоти, выбираясь, отряхиваясь, разевая пасти первым вдохом. Ввысь, вверх, стаей, роем, прочь от поля...

   - Денег привез, что ль? - Лялька зажала в кулаке пищащую тварь, раздумывая, куда ее сунуть. Оттенок панциря был уже не насыщенного, сливочного цвета, но и не жидко-молочного. Ме́шанок. Наконец, решившись, ловко свернула шею и кинула в надтреснутый кувшин. Для себя, значит, молочко.

   - Денег.

   ...платили хорошо. Кто за дело, кто за имя. Имя менялось.

   Марьяш-Кровяный тварец.

   Марьяш-Отворяющий жилы.

   Марьяш-Молчун.

   И наконец, последнее, нынешнее: Марьяш-Миротворец. Это стоило особенно дорого.

   Когда в корыте осталось с пяток блекло-водяных тварей, Лялька поднялась.

   - А эти куда?

   Зря спросил, да слова не поймаешь.

   - Так свиням. Там молока чуть самое. Кому надо?

   - Тебе их не жалко? Живые ведь.

   - И люди живые, - усмехнулась Лялька, глядя прямо. А глаза-то от частых прищуров косят и морщинок море. - Как есть живые, только вот поговаривают, что Марьяш-кровяник людей не жалеет.

   - Они сами себя не жалеют! Я просто... люди однажды решили, что если они сотваряют, то право имеют. Любое. Принуждать. Уродовать. Убивать. Не творения видят, а тварей! Твари и есть. Знаешь почему?

   Молчит, смотрит как некогда - с жалостью. Вот-вот предложит дракона на поиграть. И закипает в груди старая злоба, нырнуть бы.

   ...в море гранатово-алое, чтоб об камень и вдребезги, чтоб раз и навсегда избавиться и от совести, и от разума, выпуская сидящего внутри. Пусть как у них, у тех, кто умер первыми на поле под городом, или вторыми, тоже на поле, но под другим городом, или третьими, или сотыми - много в мире полей и городов - пусть треснут ребра скорлупой ореха. Пусть расползется кожа и, отхаркиваясь жилами, выберется из кокона телесного багрянокрылый змей.

   - Творить - себя отдавать. И жалко, и страшно, и как потом убьешь? Потому не отдаем, но берем чужое. Изначальное. Научились. Пользуемся. И рады. Я жалею людей, я даю им свободу. Изначальную...

   Замолчал, кляня длинный язык. Никому ведь, кроме учителя, не рассказывал, да и тот, услышав, посоветовал молчать. Что, мол, от этих изысканий поменяется? Ничего. И молчал Марьяш, пока не прорвало горечью. И снова замолчит на годы. Вот только скажет последнее:

   - Не тварцы мы. Твари. Как есть твари.

   Хмыкнула Лялька, подняла кувшин и, взболтнув - внутри хлюпнуло мертвое - предложила: - На вот лучше молочка. Холодненькое.