Виктор Ночкин - Оракул

— Стой! — Гриньша послушно замер. — Дай сообразить… Эк тут все переменилось… Ага, вон она, просека. Давай-ка за мной…

То, что странный человек назвал просекой, скорее напоминало обычный лес, хотя деревья в указанной стороне и впрямь росли не так густо, как обычно в здешней чащобе. И деревья-то все молодые, догадался Гриньша — после Завоевания выросли… Значит, была просека… При Яриле была. Набравшись смелости, мальчик догнал спутника и, стараясь заглянуть в лицо сбоку, спросил:

— Дядь… А звать-то тебя как?

— Волхвом люди кличут.

Опасная кличка. Кто волхвом назовется — тому не жить, шканы уведут, точно.

— А…

— Погоди, Григорий, — остановил следующий вопрос Волхв. — Сейчас привал сделаем… Отдохнем, поговорим. Вот избушка-то.

Темное пятно в стороне от просеки оказалось покосившимся срубом. Странник толкнул низенькую дверь и нырнул, согнувшись, внутрь. Гриньша неуверенно заглянул следом, в лицо пахнуло теплой прелью…

В темноте затеплилось крошечное пятнышко — словно у Волхва в ладонях загорелся живой огонек. Гриньша сморгнул — странный человек поставил на стол крошечную плошку с тлеющим фитилем. Когда разжечь-то успел, вроде ведь и кремнем не стукнул…

— Заходи, — кивнул Волхв, — и дверку прикрой.

Гриньша протиснулся в затхлое нутро, раскисшая тяжелая дверь сама затворилась со скрипом за спиной. Мальчик стянул капюшон, распустил узел у горла и присел, всматриваясь в лицо нового знакомца. Тот, не глядя на младшего товарища, расстелил на столе тряпицу и выложил сухари. Толком лица мужчины было не разглядеть — закрывали влажные кудри с обильной проседью. Гриньша засуетился — у него в котомке был сыр и несколько ломтей хлеба. Когда поднял глаза, Волхв развесил на стене промокший плащ и тоже присел к столу. Теперь только мальчик рассмотрел спутника как следует: чертами тот напоминал более всего хищную птицу. Все в его лице было тонким, острым, злым. И нос, и подстриженная бородка, и глаза — малость раскосые, пронзительные.

Гриньша по примеру спутника развесил мокрую накидку и вернулся к столу.

— Ешь, — бросил ему Волхв. — Потом поспим часок — и в путь.

— Дяденька Волхв, а куда мы идем?

— Мы?.. А у тебя есть, где схорониться? Родня или знакомцы дедовы?

— Не… Одни мы были с дедом… — протянул Гриньша. Потом, помолчав, добавил: — Всегда.

Сколько мальчик себя помнил, они с дедом жили в Мушанке, хотя… Иногда, пожалуй, в голову приходили какие-то смутные образы — широкие чистые горницы. Не деревенские, с высокими сводами. И было там почему-то очень светло. Странно, в общем, все это было — и помнишь, и не помнишь одновременно… А в Мушанке их с дедом звали «чужинцами» — за глаза, когда дед Прокша не слыхал.

Волхв в ответ кивнул:

— Значит, точно со мной пойдешь… — и в упор посмотрел на Гриньшу. Глаза Волхва были тоже птичьи, желтые. Бесчувственные глаза. — Суров был Прохор Еремеевич, всегда суров и к себе, и ко всем прочим… Стало быть, с самого начала он так решил… о тебе решил, Григорий. И обратного пути у тебя уж нет. Поел? Отдохни, а потом я разбужу, да и в путь.

— Так куда идем-то, дяденька Волхв? — повторил Гриньша.

— В Завеев. Слышал о городе Завееве?

— Как не слыхать… Да ведь разрушили его шканы? Нет боле города?

— Города нет. Черная башня шканская есть. Туда и лежит наш путь.

— А потом?

Волхв опустил глаза и почти неслышно бросил:

— Поспи. Скоро дальше пойдем…

Когда Волхв разбудил Гриньшу, светать еще не начало. Задув крошечный огонек, путники завернулись в плащи и покинули убогое пристанище. Гриньша, шагнув из затхлого уютного тепла под зябкую лесную капель, невольно вздохнул. Что впереди? С каким странным человеком свела его судьбинушка… Словно в ответ на этот вздох, Волхв промолвил, как будто ни к кому не обращаясь:

— Вечная лесная капель… Теперь до самого полудня не иссякнет… — затем, обернувшись к Гриньше: — А ты, поди, и не помнишь, что все было иначе?

— Как иначе, дяденька?

— Дед тебе не рассказывал, что было прежде, до Завоевания?

— Дед Прокша о прежних днях мало говорил. А он боярин?

— Боярин. Прохор Еремеевич твоего деда зовут. Звали… Прежде, Григорий, был твой дед боярином и в самом Завееве при князе в палатах жил. И ты там родился. И тогда были дни и были ночи… не то что теперь…

Гриньша смолчал. Что такое «день» и «ночь», он знал. Это когда светло и когда темно. И сейчас тоже есть день и ночь. Вот теперь темно, и небесная влага садится на остывшие ветви, стекает по стволам и листьям наземь… Это ночь. Потом развиднеется, посветлеет — тепло станет, вода поднимется паром, уйдет в небо… Это, стало быть, день. И будет дымка над головой все плотней, и небо — все темнее. Когда совсем темно будет — станет ночь. Дома, трава и деревья остынут, а влага осядет вновь… И так вечно. Вот сейчас, пока шли, уже порядком развиднелось…

— …А потом пришли шканы, — словно продолжая прерванную сказку, снова заговорил Волхв. — Приходили они и прежде, да князь с дружиной им всегда от ворот поворот давал.

— При Яриле? — несмело спросил Гриньша.

Что такое «Ярило» мальчик не знал, но мальчишки в Мушанке так говорили, имея в виду прежнюю — до Завоевания — жизнь: «при Яриле». Это слово олицетворяло прежний, добрый уклад, по которому украдкой вздыхали старшие.

— При Яриле? Да, пожалуй, так, — согласился Волхв. — Когда Ярило мало не каждый день нам свой лик казал, другая жизнь была… От Ярилы шла силушка, ее волхвы могли в пользу людям обращать… И боялись шканы той Ярилиной силы. Но однажды напали они в ночь и было их много… Неужто не рассказывал Прохор-то Еремеевич?..

Гриньша покачал головой и спросил:

— А дальше что было?

— Дальше… Дальше князь Вольга и его дружина бились со шканами всю ночь и ждали лишь рассвета, чтобы показался Ярило, дал светлую свою силу… Но рассвет не пришел. Эх, не поймешь ты… До проклятого часа за ночью всегда шел день и являлся Ярило… Но вслед за той ночью рассвета не было… И бились мы… Бился, говорю, князь и дружина против шканов еще день. Отступали, вырывались с боем из черного кольца шканских мечей и снова нападали… И снова ночь была… И снова не пришел за ночью рассвет. Если бы знал князь, что всему виной черное шканское колдовство, то не ждал бы Ярилиных лучей понапрасну… А как понял — поздно было. Пали все кони под дружинниками и пешими приняли мы… они… приняли они последний бой. И почти все полегли на том поле окаянном.

— Почти все? — переспросил Гриньша. — А дед? Дед же спасся, да? А князь Вольга? Тоже спасся?

— Князя мертвым никто не видел… И не увидит никто. Никогда. Для людей — князь живой. И вернется когда-нибудь, прогонит шканов. И разрушит черную башню в Завееве, тогда падут вражьи чары, и снова за ночью день настанет. Люди ждут.