Василий Головачев - Гарантирую жизнь

Ознакомительный фрагмент

– Есть философы, исповедующие учение «глобальной кабалы». Не средневековой мистической Каббалы, а кабалы – как зависимости от чего-то, рабства, неволи. По этому учению, в мире существует три вида зла: Зло, Добро и Любовь.

– Как это? – заинтересовался Ираклий, бывший полковник военной контрразведки.

– Зло, Добро и Любовь отражают уровни зависимости. Кабала Зла питается энергией мести, энергией зла: она требует жертвы врага в любой форме. Кабала Добра тоже представляет собой форму рабства, так как требует отплатить добром за добро, навязывая обязательную конкретную отдачу. Кабала Любви, в свою очередь, есть вид неволи, потому что заставляет человека отвечать тем же.

– Это по крайней мере спорно. Могу привести множество примеров, когда человек добровольно приносил в жертву свои чувства, не требуя ответа.

На поляне, где проходили соревнования воинов, среди зрителей раздался взрыв смеха, потом вспыхнули аплодисменты. Видимо, кто-то из молодых участников сражения выкинул какое-то коленце. Крутов оглянулся, прищуриваясь.

– Я тоже могу привести аналогичные примеры.

– В таком случае, учение «глобальной кабалы» создано специально для сокрытия истинного положения в духовной сфере человечества. Кому-то выгодно представлять человека вселенским злодеем. Или ты не согласен?

– С чем я согласен, так это с апокрифом «учения» о том, что Зло – программа тестирования человечества.

Федотов хмыкнул, приглаживая ладонью бородку.

– А Добро в таком случае что? Или Любовь?

Крутов посмотрел на жену, улыбнулся.

– И они тоже. Вот Елизавета может подтвердить, она эти тесты прошла.

По губам женщины скользнула печальная и в то же время снисходительная улыбка. Но отвечать на подковырку мужа она не стала. Супруги – Егор и Лиза – понимали друг друга с полувзгляда.

Федотов вздохнул, отвернулся. Он не мог похвастать тем, что Мария понимает его, как Елизавета Егора, хотя и прожил с ней уже восемь лет.

– Ты с нами не поедешь? – спросил он спустя минуту.

– Куда? – не понял Крутов.

– Мы с Машей едем в Ярославль, на фестиваль хоровой и колокольной музыки. Уже третий раз. Поехали, не пожалеешь.

– А меня с собой не возьмете? – низким голосом осведомилась Лиза.

Мужчины посмотрели на нее.

Крутов легонько обнял жену за плечи, прижал к себе. Федотов виновато кашлянул.

– Естественно, без тебя твой старик никуда не отправится. Куда иголка, туда и нитка. Фестиваль, между прочим, международный, в нем принимают участие известные музыкальные коллективы из многих стран Европы и Америки. Откроется в Спасо-Преображенском монастыре.

– Возможно, мы там появимся, – кивнул Крутов.

– Могу встретить.

– Мы тебя и Машу сами найдем.

– Ну, конечно, ты же волхв, – проворчал Ираклий не без зависти. – А вот мы вынуждены пользоваться техническими средствами передвижения.

К разговаривающим подошла еще одна женщина, красивая, смуглолицая, черноволосая, тонкая в талии, в легком сарафане, подчеркивающем фигуру. Это была Мария.

– Пойдемте, схватки уже закончились.

Все четверо поспешили к околице деревни, миновали небольшую церквушку с медным куполом и остановились на другом конце улицы у бревенчатой хаты, покрытой позеленевшим от непогод и времени шифером.

У калитки, ведущей на подворье, судачили три старушки и старик. Увидев гостей, они примолкли, разглядывая их. Мария, не обращая на них внимания, повела прибывших за собой.

Дверь в сени отворилась без скрипа. Гостей встретила еще одна старуха с морщинистым суровым лицом, без любопытства окинула их взглядом и понесла во двор таз с водой и белым полотенцем в бурых пятнах. Дверь в горницу была низкой, мужчинам пришлось согнуться, чтобы не стукнуться макушкой о притолоку.

Взору гостей открылась большая русская печь, занимавшая треть помещения. За печью занавесками был отгорожен угол, где, очевидно, жила хозяйка дома, семидесятилетняя Домна. В горнице слева стояла кровать, на которой лежала, смущенно улыбаясь, молодая женщина с русой косой и голубыми глазами.

Возле кровати суетился старик, лысый, но с клокастой седой бородой, что-то приговаривал, наклоняясь к женщине. Рядом на стуле сидел щуплый мужичонка средних лет, а на его руках лежал завернутый в белое рядно только что родившийся младенец, елозил ручонками, двигал ножками, чмокал, но молчал. Волосы у него были длинные и белые, какие редко бывают у новорожденных.

Крутов приблизился к роженице, взял ее за руку.

– Поздравляю, Анфиса. Только зря ты не поехала в роддом, там тебе было бы легче.

– Ничего, Егор Лукич, и так все обошлось. Родная земля силы дала. Сын родился.

– Как назвали?

– Как и положено, Световидом, – неожиданным басом отозвался щуплый муж Анфисы, показывая в улыбке крепкие белые зубы. Глаза у него были светлые-светлые, прозрачные, лукавые и добрые.

– Ну, привет, Световид Родославович, – наклонился к ребенку Крутов. – Многие тебе лета.

Новорожденный замер, пытаясь открыть глаза, пустил слюнку и заулыбался, тихо пискнул.

Анфиса рассмеялась.

– Надо же, признал тебя малец, – проворчала будто из воздуха возникшая старуха, мать роженицы. – Не ошибся ты.

Подошел Ираклий, разглядывая ребенка, отступил назад, вслед за Крутовым. К роженице, ее мужу и ребенку приблизились женщины, начались поздравления, охи, негромкие пожелания, смех.

– Ты уверен? – почти беззвучно спросил Федотов. – Это он?

– Ничего нельзя знать наверняка, – ответил рассеянно Крутов. – Но я уверен – это он. Серебряный мальчик.

– Почему они дали такое имя – Световид? В школе над ним не будут смеяться?

– Не будут. Это родовое имя. Его мирское имя – Сергей. Сергей Родославович.

– Сергий, значит.

Крутов кивнул, глядя на младенца в руках Лизы, который пытался схватить ее за палец.

Кабардино-Балкария

Тарасов

Столица Кабардино-Балкарской Республики Нальчик стал городом с тысяча девятьсот двадцать первого года. В советские времена он отстроился, приобрел вид индустриального центра с фабриками и заводами электроприборов, телемеханической аппаратуры, станкостроительным, инструментальным и другими, а также заимел два вуза (в том числе – университет), три театра, два музея и бальнеологический горноклиматический курорт. Затем во времена перестройки и перехода от социализма к «дикому» российскому капитализму промышленность Нальчика практически развалилась, перестали работать театры и музеи, город превратился в один большой базар, торгующий всем, чем придется. Однако в начале двадцать первого века жизнь России стала меняться в лучшую сторону – хотя бы статистически, и Нальчик встрепенулся, ожил, начал строиться заново. Заработали кое-какие предприятия, открылись театры, снова появился конкурс на места в высших учебных заведениях, а вместе с этими переменами оживилась и политика республики. В ней появились «правые» и «левые», подняли голову коммунисты и националисты, начали создаваться различные партии, а затем объявился и национальный «герой», начавший борьбу за отделение Кабардино-Балкарии от России: Мастафов Султан Ахмедович, балкарец по происхождению, родившийся тем не менее за пределами России, в Пакистане, спортсмен, бизнесмен, владелец ипподрома, бывшего когда-то республиканским.