Владимир Романовский - Год Мамонта

Они прошлись по набережной, выложенной известняком, полюбовались закатным солнцем, отраженным в речной глади, отдельно полюбовались бликами на известняке, свернули, перешли мост (какие мосты в Астафии!), решили не посещать театральное представление (будут еще походы в театр, будут!), продвинулись дальше на юг, и вскоре, близко к окраине, оказались перед домом, в котором художник снимал комнату.

— Здесь находится моя скромная обитель, — сказал он.

— Может, зайдем? — спросила Шила.

— Куда?

— К тебе.

— Ко мне? Да…

— Не хочешь?

— Не в этом дело… — сказал он растерянно. — У меня не прибрано. И есть совершенно нечего, и пить тоже. И живу я тут не один, а…

— С любовницей?

— Нет, с земляком. Мне целая комната не по карману, и ему тоже. И есть совсем нечего. И пить. И я даже не знаю, как вас зовут.

— Продовольственную проблему мы сейчас решим, — сказала Шила. — А с именами надо бы повременить пока что.

С земляком так с земляком, подумала она. Вот только выпью еще. Лучше земляк, чем возвращаться во дворец, а там Фрика сидит в кресле… с блаженным видом…

Это тоже — что-то астафское, необычное, загадочное, подумал он. Никто не называет имен в первый день знакомства. Может, даже целую неделю — встречаются молодые люди, и не знают имен друг друга! Почему такие вещи никогда не приходят в головы жителям провинции? Вот поэтому-то в провинции такая скука. А, кстати, может — она девушка из благородной семьи? Придворной семьи? Ведь в Астафии так много благородных семей.

В соседней лавке выбор был невелик, но боек. Шила заинтересовалась было «охотничьим» глендисом, пока не поняла, что это просто протухший глендис, щедро сдобренный специями, облитый молодым вином, и обжаренный дважды. Пришлось купить обычный глендис, недавно испеченный, и кувшин вина, судя по виду, тоже недавно испеченный.

В каморке на втором этаже было две кровати. Земляк проснулся и сел на своей кровати, разглядывая художника и Шилу.

— А, — сказал он. — Добрый вечер, или чего там. Знакомое лицо.

Она сразу его узнала. Это был тот самый охранник, у которого она украла кинжал.

— Кружки у вас найдутся? — спросила она, обращаясь к обоим сразу.

— Ага!

Теперь и он ее узнал — по голосу, а то сперва его сбила с толку разница в масштабах окружающей обстановки — в огромном зале Замка Оранжевых Листьев Шила казалась совсем маленькой, а здесь, в крошечной каморке с низким потолком, выросла до обычных женских размеров, хотя, возможно, похмелье тоже повлияло на восприятие. В углу помещался мольберт с начатой картиной, и несколько холстов стояли, прислоненные к стене. Шила осмотрела все холсты и решила, что работы художника — подражание, и весьма низкого качества, наиболее модным художникам современности.

Она присела на постель, а художник пристроил с нею рядом блюдо с глендисами. Массивный кувшин поставили на пол, дабы не опрокинулся он.

Бывший охранник порылся в углу, поднимая и роняя разную утварь, и достал из походного мешка две жестяные кружки. Протерев их углом простыни, он галантно протянул одну из них Шиле, подмигнув, а другую художнику.

— Мужчины пострадают взалкать из одного кубка, — изрек он галантно и высокопарно. Во всяком случае, так ему казалось.

Художник много болтал о жизни в столице, с которой совершенно не был знаком, упоминал иногда, извиняющимся тоном, жизнь в провинции, рассуждал о манере письма, а затем изрек философскую фразу:

— На самом деле в искусстве все не так, как об этом думают обыватели.

Он очень устал и проголодался за день, и съел сперва свой глендис, а затем и глендис Шилы, и захмелел. Сказав, что он только немного подремлет, а потом примет участие в дальнейших развлечениях, он повалился на кровать охранника и сразу уснул. Ему снилось, будто он служит дворецким во дворце у Роквела, и Роквел следит, чтобы художник не крал у него краски и кисти. Художнику очень хотелось нарисовать большое полотно и показать Роквелу, чтобы Роквел увидел, что художник — гений, и стал бы давать ему краски сам, и освободил бы от обязанностей дворецкого, но он все никак не мог улучить момент, а потом мать Роквела, красивая женщина средних лет, увлекла его в свою спальню, где были и краски, и кисти, и холсты, но не дала ему работать, повторяя — да возляжем, да усладимся, и в конце концов он сдался и возлег.

А тем временем Шила и бывший охранник продолжали пьянствовать и прикончили оставшееся вино. Шила то и дело поглядывала в тот угол, где лежали вещи охранника.

— …И что же было потом? — спросила она рассеянно, продолжая разговор.

— А потом мы всех переколошматили, — объяснил охранник. — Не поверишь, как бестии фауны дикой сражались мы с ними, проявляя доблесть! Ну, мы-то люди бывалые, сезонные. А вас увез Зигвард суразный, тебя и матушку твою. Но помнил я о тебе все время сие. Сразила ты меня, сразила. Пылает огнем пламенеющим сердце мое сердечное.

— А меч вон тот у тебя откуда?

— Трофей. Парень, который первый на меня насел, получил сполна. Всю свою долю горькую инкурировал. А ведь предупредил я его, изверга неаппетитного, сказал, мол, да не полезь ты на воина куражного, да не будет тебе тогда конкуссии страшнейшей. Не со смердом контемптибальным дело кондуктируешь, но с воином многоопытным, интрепидным, в бою закаленным вражескою стратегией.

Он протянул руку к ее шее.

— Не так, — сказала Шила. — Ложись-ка ты на кровать. На спину.

Ему понравилось это предложение. Шила встала, шагнула в угол, сказала «Я сейчас» и взяла в руки меч. В поммеле было отверстие, и сквозь отверстие это продета была зеленая лента. Только сейчас Шила поняла, что это не просто лента, но лента для волос. Фрика.

Она поставила меч в угол, шагнула к кровати, и взобралась на лежащего на спине бывшего охранника. От него пахло потом и вином. Склонясь к нему, Шила вытащила правой рукой из охотничьего сапога кинжал и приставила его к горлу охранника, сбоку.

— Это такая эротическая игра, — сказала она. — Сейчас ты мне честно расскажешь, что было на самом деле, и, дабы вознаградить тебя за безупречную честность твою, я, так и быть, не буду ковыряться этим ножиком в твоей шее, и может даже предамся с тобою утехам сладострастным.

— Э, — сказал охранник.

— Откуда у тебя этот меч?

— Я же сказал…

Острие кинжала уперлось ему в шею и прокололо кожу.

— Кап, кап, — сказала Шила. — Кровушка закапала, постель художничку испачкала. Ничего, скажешь ему завтра, что у девушки, мол, месячное недомогание как раз случилось. Не лги мне, о рыцарь бестрепетный! Тот, кому меч этот принадлежал, дюжину таких как ты на кубики нарежет, от завтрака хорошо сервированного не отрываясь. Где взял?