Елена Хаецкая - Чудовище южных окраин

Гримнир вдруг содрогнулся и как-то странно хрюкнул.

— С чего ты взял, Кода? — спросил он не своим голосом. — Разве ты знаешь Одина?

— Все боги взяточники, — ответил я, чувствуя, что угасаю. — Спаси моего Исангарда, и милости Сэта пребудут с тобою…

— Очень нужны мне милости твоего вонючего Сэта, — фыркнул Гримнир. — Куда он побежал?

Я уже слабо понимал, о чем он говорит.

— Кто?

— Твой Исангард, вот кто! — зарычал Гримнир, шевеля усами.

— Там след… выжженный такой. Легко найти.

Гримнир оттолкнул меня и бросился бежать. Я сел на землю и посмотрел ему в спину. Но он уже исчез, я даже не успел понять, как. Сколько я ни вертел головой, вокруг не было ничего, кроме черных голых стволов и клочьев тумана, шевелившихся на сырой земле. Поганое здесь было место, и оно так не похоже на мою родную пустыню. Если бы не болезнь, я не впал бы в отчаяние. Как истинное дитя песков, я фаталист. Я никогда не позволял себе бунтовать против судьбы, даже когда люди черных шатров гнали меня, как дикого зверя, когда они вязали и морили меня голодом, я все равно встречал свою участь с высоко поднятой головой. Но тут проклятая хвороба просто подкосила меня под корень, и я, уже не скрывая страха, закричал противным визгливым голосом, расплываясь от слез и призывая на помощь.

— Ты чего надрываешься? — спросила Имлах.

Интересно, откуда она взялась, подумал я смутно. Такая она была знакомая, ясная, домашняя в своей полосатой юбке и холщовой рубашке с закатанными рукавами. Прямо-таки родная, несмотря на все ее недостатки. Я всхлипнул и с постыдным воем бросился к ней.

— Имлах, — прорыдал я, — все кончено, все погибли.

Она присела передо мной на корточки.

— Не может этого быть, Кода, — сказала она ласково, словно перед ней было несмышленое дитя, а не грозный дух разрушения и зла. — Туда же пошел Гримнир…

Бедный Гримнир, подумал я в глубокой тоске, понадеялся на свой рост, глупый великанишка… И все потому, что он не видел змея. Тут и десяти Гримниров не хватит.

— И Гримнир погиб тоже, — уныло сказал я.

— Гримнир жив-здоров, — заявила она с уверенностью, которая меня удивила.

Ну да, чему тут удивляться, она просто не знает, с каким монстром мы тут связались.

Она встала и помогла подняться мне, заметив попутно, что я, оказывается, заболел и весь горю. Спасибо, Имлах, а то я не знал. Мы побрели назад. Имлах шла впереди и тащила меня за собой. Я уже ничего не соображал. Я даже не мог сказать, долго мы шли или не очень. По мне так, прошла целая вечность.

В доме на вырубке что-то неуловимо изменилось. Глядя на него от края леса, я пытался сообразить, что же меня так насторожило. Ведь не выросли же у него за время нашего отсутствия куриные ноги. Внешне он остался, вроде бы, таким же. Все так же чернели стены и производила все такое же прискорбное впечатление крыша.

И неожиданно я осознал: из-за бревенчатых стен непрерывным потоком сочились чьи-то мысли. Кто-то был там, в доме, и я не мог понять, кто именно и сколько их. Мысли были одинаковые. Полотно для перевязки. Горячая вода. Противоядия. Чистое белье. Что для холода — болотный мох или свежие листья? Если бы они не наплывали одна на другую, можно было бы подумать, что там только одно существо. Я посмотрел на Имлах и с удивлением заметил, что и ее голосок подключился к этому неспешному потоку размышлений. Там были женщины. Ведь только женщины, даже если это и ведьмы, живут в таком простом, добротном и вечном мире вещей. Ни мне, ни Исангарду даже в голову бы не пришло делать то, чем они сейчас занимались. А для них это было чем-то таким же естественным, как дыхание.

В доме действительно за время нашего отсутствия произошло много перемен. Гнилая солома, клочья ваты, грязные лоскуты и та необъяснимая дрянь, которая сверхъестественным образом появляется в заброшенных домах,

— все это исчезло. Выскобленные до белизны нары были накрыты чистым полотном. Дом был протоплен, но дымом почему-то не пахло. И бесшумно сновали по единственной комнатке женщины. Я так и не понял, сколько их было — пять, семь. Они работали быстро, слаженно, ловко, ничуть не мешая друг другу в тесноте, и все у них получалось легко и красиво. Их белые руки летали над полотном, над ведрами с водой, над какими-то чистыми вещами из глины и бересты. От них пахло свежестью. Они были разного возраста — и совсем старые, и средних лет, и даже одна девочка была моложе Имлах — но все они были одного роста, в похожих полосатых юбках и полотняных блузах с вышивкой, с одинаковыми волосами цвета соломы, заплетенными в косы и уложенными венцом. И глаза тоже у них были похожие, светлые, покорные, видевшие много зим. И голоса звучали так, словно это был один и тот же голос.

Я забился в угол, поближе к печке. Наша Имлах, несомненно, была им сестрой или дочерью. Но она, оборванная, загорелая, с пятнами сажи на коленях и блузе, казалась рядом с ними нелепым недоразумением. Она была как подменыш в этой красивой семье. И теперь Имлах стояла посреди комнаты, опустив в растерянности свои исцарапанные руки, а женщины сновали мимо и ни разу не задели ее. Потом она беспомощно оглянулась и, заметив меня, присела рядом, обхватила колени и уткнулась в них лицом. Я не стал ее ни о чем спрашивать. Рядом с этими женщинами я и сам казался себе грязным недотепой.

— Они пришли, — неожиданно сказала Имлах, всхлипнув.

Я покосился на нее. Она исподлобья подсматривала за женщинами, вздрагивая от волнения.

— Кто они такие, Имлах?

— Моя семья. — Она повернулась ко мне и зашептала: — Я так счастлива, Кода. Я так давно не видела их. Видишь ли… — Она густо покраснела и с трудом вымолвила: — Я неряха. И всегда была такой, с рождения. Сперва я вытираю полотенцем чашку, потом протираю им же стол, потом — лужу на полу, а под конец в него же сморкаюсь… Забываю, что ли… — Она слабо улыбнулась. Она не плакала, но губы у нее почему-то распухли и нос покраснел. — Они велели мне уходить и жить среди людей, не позорить семью… И я стала такой, как люди.

— А люди, — подхватил я, — такие же, как эта земля.

Имлах подозрительно прищурилась.

— Ты сам дошел до таких мыслей, Кода?

— Нет, — признался я. — Это Гримнир так говорит.

Гримнир, Гримнир… Никогда ни с кем нельзя ссориться. Потому что никогда не знаешь, кто следующий станет покойником, и вот уже тебя терзает совесть за то, что ругал беднягу скотиной и по-всякому, а он лежит теперь под дождем в тумане бездыханный и ничего не может тебе ответить…

У входа послышалась возня, сопение и басовитое ворчание. Одна из женщин стремительно распахнула дверь. Вторая незаметно оказалась рядом, готовая помочь. Пригнувшись, в дом вошел Гримнир. Он быстро огляделся по сторонам, и усы его встопорщились. Я увидел, что он держит на руках человека, завернутого в плащ, и вскочил.