Елена Хаецкая - Полководец

Фихан наклонился к красному уху своего приятеля.

— Что с тобой?

— Боюсь, — пробормотал Евтихий.

— Все боятся.

— Не утешение.

— Ты так и будешь здесь стоять? — спросила Геврон.

— Возможно, — ответил Евтихий.

Геврон стукнула его пяткой в поясницу.

— Лезь дальше!

— Ты обещала не трепыхаться, — напомнил Евтихий.

Геврон застыла.

Евтихий помедлил еще немного, а потом протянул руки наверх, ухватился за очередной корень, подтянулся и вместе со своими спутниками вошел в солнечный свет.

— Ты что-нибудь помнишь?

Евтихий открыл глаза. Рядом с ним сидел на земле человек… Нет, не человек, напомнил себе Евтихий, это эльф. Темно-русые волосы, слипшиеся от грязи, но все равно густые и красивые. Синие глаза. Морщинка над бровями, похожая на шрам. Или шрам, похожий на морщинку. Фихан — имя эльфа.

— Фихан, — проговорил Евтихий. — Помню.

Все тело у него болело, как будто кто-то избивал его дубинкой. Евтихий понял это, когда засмеялся. Он сразу перестал смеяться, но улыбаться — нет, не перестал.

В далеком небе сияло солнце. И трава под ладонями была сухой. Она испаряла влагу и одуряюще пахла, но все равно была сухой.

Евтихий облизал губы. Никаких клыков. В голове постепенно прояснялось. Евтихий никогда не подозревал, какое блаженство может испытывать человек, к которому возвращается, пусть и не сразу, способность соображать нормально. Нет больше необходимости мучительно подбирать ускользающие слова — просто для того, чтобы донести до собеседников самую примитивную мысль. Нет угнетающей горы понятий, для которых он вообще никогда не сумеет подобрать надлежащих слов.

Фихан с наслаждением потянулся, подставил лицо солнцу. Он чувствовал себя превосходно. Евтихий завистливо покосился на него. Ну да, прекрасному эльфу ведь не приходилось перенапрягаться! Весь трудный путь он проделал сидя на плечах у глупого тролля. Здорово придумано, ничего не скажешь. Остроухие всегда умели устраиваться с удобствами.

— А где Геврон? — Евтихий приподнялся на локте и сразу же увидел ту, о которой спрашивал.

Она сидела, подтянув колени к подбородку, и смотрела прямо перед собой. Очень грустная, очень бледная.

Юбка, которую Геврон пыталась перешить в штаны, окончательно превратилась в лохмотья. Лицо, руки, бедра женщины покрывали кровоточащие царапины и маленькие гнойнички, но чешуйки исчезли. Кисти ее рук больше не напоминали клешни. Обычные натруженные руки с обломанными ногтями.

Как и предполагал Фихан, ей было лет сорок. Обвисшие складки у рта, мешки под глазами, волосы с проседью.

Геврон поймала на себе взгляд Евтихия и сердито обернулась:

— Что уставился?

— Рад тебя видеть, — отозвался Евтихий.

— Да уж, вы оба страшно рады, — огрызнулась Геврон. — Добро пожаловать домой! И что мне здесь делать? Я старая. Понятно вам? Я старая!

— Ну так вернись обратно, — предложил Евтихий. — Если тоннели Кохаги больше соответствуют твоей натуре, то нет ничего проще, чем снова нырнуть в ту нору, откуда мы выбрались. Вообще могла бы предупредить заранее, не тащил бы тебя зазря.

— Ага, вернуться? И опять клешни и прочее? Фихан ведь правду говорил. Эти превращения до добра не доводят… — Она безнадежно махнула рукой. — Старуха на кухне. Котлы, чистка овощей, и каждую осень — заготовка свиных колбас. Отныне и до самой смерти. Вот и все. Жизненный путь прямой, как полет стрелы. И такой же увлекательный. И с таким же исходом, разумеется.

— Ты вовсе не старуха, — возразил Фихан. — У тебя есть муж?

— Ну вот, теперь о муже заговорили! — Она всплеснула руками. — Может, и есть. Что дальше? Нужен он мне!.. Детей-то не народилось. А для чего еще он мне сдался, этот самый муж?

— Для любви, — сказал Фихан.

— Эльфийские глупости, — отрезала Геврон. — Он-то сам знаете для чего меня завел?

— Завел? — не понял Фихан.

— Как собачку заводят или там плесень, — объяснила Геврон.

— Никто по доброй воле не заводит у себя плесень, — возразил Фихан.

— А вот и ошибся, остроухий! — с торжеством заявила Геврон. — Я знаю немало примеров обратного…

Фихан махнул рукой:

— Лучше расскажи про своего мужа.

— Очень интересно? — Геврон хохотнула, неприятно кривя рот. — Хорошо. Он завел жену, чтобы на прислугу не тратиться. Только и всего. Никакой любви.

— Так почему же ты за него вышла? Он что, был богачом? — спросил Евтихий.

— Нет, — сказала Геврон. — Так ведь и я не красавица. Возлюбленного у меня не было, замуж больше никто не звал… Да и возраст уже изрядный. Вот я и согласилась. Честный договор. Ну и доброхоты — родственники, соседи, подруги, — все кругом уговаривали. Мол, главное в браке — уважение, а любовь не обязательна. Мол, самые прочные браки — как раз по расчету, лишь бы расчет был верный. Ну так вот, мой расчет оказался совсем неверный!

Она что-то еще говорила, и ворчала, и поминала недобрыми словами своего мужа и соседей-доброхотов, а заодно костерила своих спутников за глупость и непонимание…

Евтихий довольно быстро перестал ее слушать и начал думать совершенно о другом.

Он думал об Авденаго и о том, как ненавидел своего бывшего хозяина за то, что тот обременил его, Евтихия, двумя самыми ненавистными на свете вещами: свободой и выбором. Свобода означала для Евтихия одиночество и необходимость заботиться о себе самому; право выбора заставляло его постоянно размышлять о тысяче непривычных вещей.

Медленно и мучительно привыкал к свободе Евтихий — и при первой же возможности переложил обязанность решать и выбирать на плечи Фихана.

А вот Геврон, хоть и была женщиной, напротив — ничуть не страшилась свободы. Ей хотелось отвечать за себя самостоятельно и ради этого она готова была терпеть даже тоннели Кохаги — обитель вечной войны.

Евтихий закрыл глаза и вдруг представил себе какое-то неопределенно отдаленное будущее. Он как будто въяве увидел комнату с низким потолком — полукруглый свод, сложенный из крупного булыжника; толстоногий, обильно накрытый стол; горящую глиняную лампу причудливой формы; увидел своих спутников — Фихана на скамье, Геврон у блюда с мясом… Себя самого он не увидел, но в собственном присутствии не сомневался. Да, он тоже был там, возле этого стола.

Геврон привиделась Евтихию уже совсем старенькой, седой, но бодрой и смешливой, а вот Фихан абсолютно не изменялся. Очевидно, постарел и Евтихий, однако до какой степени — сейчас он определить не мог.

Все трое ужинали и вспоминали свое путешествие. Бережно перебирали в памяти разные подробности: как превращались то в красавцев, то в уродов, как освободили Геврон из оков и потом бежали из золотого замка, как пробирались через буреломы, как сидели на траве под солнцем, наслаждаясь ясным и теплым днем. Вот этим самым днем, который сейчас проходит. Вот этой самой минутой, в которой они сейчас находятся.