Таня Хафф - Врата тьмы

— Хорошо, давайте посмотрим, правильно ли я поняла. — Дару протерла глаза и приняла поданную ей чашку чая. — В следующую пятницу, в Иванову ночь, Адепт Тьмы собирается открыть врата между этим миром и Тьмой. Вы, — она наклонила голову в сторону Эвана, — призваны его остановить. Вы двое, — она показала на Роланда и Ребекку, — собираетесь в этом помочь.

— Таков сухой остаток, — согласился Роланд.

— Отлично. Считайте, что я в вашей команде.

— Как?

Дару отпила глоток и произнесла кратко и отчетливо:

— Я тоже собираюсь помочь.

— То есть вы нам верите? — Роланд изумленно уставился на нее. Остаток ночи ушел на рассказ, и теперь, при свете дня, он сам в это не верил.

— Я верю собственным глазам, — раздраженно ответила Дару и жестом показала одновременно на Эвана и на черный нож. — Вы что, Шерлока Холмса не читали?

— А?

Суровый недосып плюс американские горки, на которые его швыряло при каждом взгляде Эвана («Да ты продолжай себе твердить, что это чисто религиозное чувство!»), совсем лишили Роланда способности соображать.

— Когда вы исключите невозможное, то, что останется, и будет ответом, как бы невероятно оно ни выглядело. Если Эван существует, а это так… — Эван полыхнул на нее улыбкой через плечо и вновь увлекся игрой света на занавесе, — …и если я верю в то, что он собой представляет, а я верю… — тут даже беглого взгляда на Адепта было достаточно, чтобы заметить сияние славы, — …значит, и все остальное — тоже правда. А если наш мир может быть поглощен Тьмой, — и тут ее губы сжались в ниточку, — я не собираюсь сидеть сложа руки и ждать, пока это случится.

«Это точно, — подумал Роланд, — могу поспорить, что такого за тобой не водится». Дару, как куратор Столичной Социальной Службы, каждый день сражалась с Тьмой на переднем крае.

— Ребекка, деточка, — Дару обернулась и попыталась заглянуть в кухню, — что ты там делаешь?

Ребекка высунула голову в гостиную.

— Завтрак. — При свете дня оказалось, что она в старых шароварах и желтом свитере с оторванными рукавами. — У меня там омлет, потому что немножко молока осталось, и колбаса оттаивает в кастрюле. Я разморозила весь пакет, а не три кусочка для себя. И еще тосты я делаю.

— Все сразу? — усомнилась Дару.

— Почти всю работу делает плита, — серьезно объяснила Ребекка. — И тостер.

— А джем у тебя есть? — спросил Роланд. Он бродил по комнате и как раз сейчас оказался около кухни.

— За кетчупом стоит. Персиковый. — Ребекка высунулась дальше в комнату и подала ему баночку и консервный нож. — Можешь пока Тома покормить.

Роланд подбросил баночку на ладони, вздохнул и посмотрел на кота.

Том, отлично зная, что означает банка такого размера вместе с консервным ножом, спрыгнул с дивана и стал плести кружева у ног Роланда. С большим достоинством, с предвкушением и лишь с самой малой долей нетерпения.

— Ну ладно. — Роланд отошел, поставив банку на стол. — Но я хочу внести ясность, — сказал он в сторону кухни, — это я делаю для тебя, а не для него.

— Тому все равно, лишь бы ты открыл банку.

Направляя вниз лезвие консервного ножа, Роланд обратился к Дару:

— Почему вы разрешаете ей выбрасывать деньги на такую ерунду?

Дару приподняла бровь.

— Вы предпочитаете другой сорт? — спросила она с нотками сарказма в голосе.

— Ладно, проехали.

Он вскрыл банку и невольно сморщился от запаха, затем поставил ее на пол. Том понюхал, осторожно попробовал, одобрил и начал есть. Дару глянула на Роланда, как ему показалось, с улыбкой превосходства и направилась в ванную. Чувствуя себя в меньшинстве, Роланд достал гитару и для успокоения начал перекладывать на музыку игру света и теней вокруг силуэта стоящего у окна Эвана.

— Столько боли, — почти неслышно сказал Адепт, глядя на ползущего по стеклу муравья, держащего в челюстях мелкое насекомое. Он набрал в легкие воздуха, ощутив запах бетона, асфальта и стали, вкус скорби, ненависти и боли, и вздохнул. Так много материала найдет здесь Тьма. Но его согрело солнце, а дуновение ветра донесло детский смех, и он не смог бы, да и не захотел, отринуть надежду.

Роланд видел, как согнулись плечи Эвана, и добавил в мелодию немножко грусти, а когда они распрямились — сменил и ритм, и тональность. Он умел чувствовать публику — талант, отточенный годами на улице: там даже взглядом можно отогнать платящего слушателя и надо учиться смотреть краем глаза.

Дару стояла возле дивана, переводя глаза с Роланда на Эвана и обратно.

Под тяжестью ее взгляда Роланд перестал играть и повернулся к ней.

— Твою музыку просто видно было, — сказала она с удивлением в голосе. — Как зеркало из звука… Я видела…

Роланд покраснел от смущения и потупился, поигрывая медиатором.

— Завтрак!

Ребекка вынесла из кухни полное блюдо, и Роланд, воспользовавшись моментом, подскочил к ней, чтобы взять его. С похвалой он мог справляться, лишь когда она выражалась наличными. Только похвала от Ребекки была исключением, хотя он и не понимал почему.

Созерцание завтракающего ангела отвлекло Дару и Роланда от собственных тарелок, потому что Эван наслаждался не только вкусом, но и запахом, и эмоциями, превращая процесс поглощения яичницы с ветчиной в чувственный опыт.

— А там, откуда ты пришел, разве не едят? — спросила Ребекка, когда Эван коснулся тоста, исследовал слой маргарина и облизал кончики пальцев.

— Конечно, едят. — Он откусил кусок залитой яйцом колбасы, испытывая удовольствие от множества вкусовых ощущений. — Но это — новое. А каждая грань новизны должна быть исследована и превращена в источник наслаждения.

— Я тоже так думаю, — кивнула Ребекка.

Дару попыталась скрыть улыбку, вспомнив, как впервые угостила Ребекку пиццей и девушка ткнулась рукой в расплавленный сыр, а потом минут пять изучала, как он умеет вытягиваться.

«У нее куда приятнее лицо, когда она улыбается, — подумал Роланд, устроившись там, где ему одинаково хорошо было видно и Дару, и Эвана. — Не так похожа на ястреба».

Роланд только теперь понял, что означает слово «поражает». Не красивая, не привлекательная — а именно поражающая внешность была у Дару. Темно-золотая кожа, черные глаза — такие, что радужка сливалась со зрачком, высокий лоб, гордый изгиб носа, рельефный подбородок, и все это в ореоле густых волос цвета черного дерева. Не то чтобы холодна, но сурова. Он подумал, что стоит попробовать флейту — если он вообще доберется до дома, — потому что для его гитары музыка Дару звучала слишком высоко.

— Вы мне хотите что-то сказать? — внезапно и резко спросила Дару, заметив его пристальное внимание.