Терновая изгородь - Урсула Вернон

жители замка рассказывали друг другу — о феях, крадущих детей, портящих молоко и урожай. Через год-два, забыв бояться её, они рассказывали их, не замечая её присутствия.

Она не спорила. Что бы она сказала? Что великий лорд Фейри не станет проклинать корову? Что если фея разозлится — настоящая, не её жалкое квакающее подобие — она скорее превратит корову в бронированного зверя, крушащего стены; или нашлёт на короля унизительную страсть к ней; или просто обратит корову, замок и всё вокруг в серую пыль.

— Не все сказки такие, — сказал Халим. — Есть одна о чудовище, которое приходит к рыцарю, и когда он даёт ей всё, что она просит, она превращается в прекрасную даму.

Жабка хрипло рассмеялась — смех перешёл в жабиное «карр-уккк-кк!» Халим слегка вздрогнул.

— Нет, — сказала она. — Я не превращусь в прекрасную даму в конце. Я так выгляжу.

— Ничего, — сказал Халим. — Я тоже. И думаю, тот рыцарь был королём или принцем. Увы, я тоже не превращусь в такого. Я далеко от линии наследования.

Жабка расхохоталась, пока не начала задыхаться. Ей стало интересно, что он подумал бы о Старшей или Уткохвосте. По его меркам, они были бы ужасны — и всё же в её сердце они были великолепны, прекрасны: зубы, огромные глаза, перепончатые хватательные лапы.

Она представила, как Халим встретил бы зелёнозубых, поднимающихся из болота. Выругался бы… затем извинился.

А потом поприветствовал бы Старшую и спросил бы серьёзно, как к ней обращаться, снова извинился, сказал, что мать учила его лучше, и спросил, джинн она, марид или другой дух, и не грубо ли спрашивать, и если да — извинился бы снова…

— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — спросил Халим. — Завтра, я имею в виду.

Вопрос вывел её из задумчивости. Ответ она знала. Произносить его не хотелось, но он был очевиден.

— Ты можешь убить её? — спросила она. — Это не просьба… просто вопрос. Как думаешь, сможешь?

Халим уставился в костёр. Его лицо стало напряжённым и некрасивым.

— Я… не думаю, — наконец сказал он. — Хочется сказать «да» — ради тебя, из-за того, что ты рассказала. Но я убил несколько человек, и это ужасно. Они должны были нападать на меня с мечами, и это не… не совсем так. Это больше похоже на крики, грязь и желание, чтобы всё прекратилось. Но всё равно ужасно. Потом вспоминаешь слишком много. И это люди, пытавшиеся убить меня. Я не думаю, что смогу убить спящую девочку.

— Ничего, — сказала Жабка, поёживаясь. Его описание вышло живее, чем он, возможно, предполагал. — Я и не думала, что сможешь.

Халим всё равно выглядел виноватым.

— Прости.

— Не за что извиняться. Я сама не сделала этого. У меня было двести лет, и я не сделала.

— Почему?

— Быть жабой было проще, — сказала Жабка. — Думала, может, однажды смогу, но затем долго оставалась жабой, и пока была жабой, не нужно было об этом думать. А потом никто не мог проникнуть внутрь, так что это уже не имело значения.

— Не имело? Но ты же не могла уйти отсюда?

— Нет. Но я испортила дар. Не вручила его правильно. Так что справедливо было остаться.

— Ты думаешь, должна была платить двести лет за оговорку?

Жабка выпучила глаза. Эти слова проваливались внутрь, под грудную кость. Остальные перестраивались, давая им место.

— Имамы говорят о высокой стене, — сказал Халим, — аль-Араф, между адом и раем. Если ты не был достаточно хорош или плох для одного или другого, ты живёшь в этой стене. Но даже такие люди однажды войдут в рай, ибо Аллах милостив. — Он упёрся подбородком в кулак, глядя на Жабку. — Кажется, ты застряла в той стене очень давно… Это вся теология, на которую я способен, так что надеюсь, она полезна.

Жабка вздохнула.

— Я бы хотела слезть с той стены, — призналась она.

— Что ж.

— Но я не могу просто оставить Файетт здесь. Она не умрёт, понимаешь? Проснётся, выберется — и всё начнётся снова. — В голове мелькнул образ трясогузок с перекрученными шеями, их светлые перья, разбросанные по траве.

Халим кивнул.

— Я верю тебе, — сказал он.

Жабка гадала, поверит ли он, когда увидит Файетт.

На следующее утро они не стали разводить костёр. Недовольный мул лягнул воздух. Лошадь отступила и продолжила жевать траву.

Тёплая влажная магия обволокла Жабку. Она провела пальцами по каменной стене башни, будто это старый друг, союзник в долгой ужасной битве.

— Дверь замурована, — сказал Халим.

Жабка кивнула. Каменщик хорошо поработал двести лет назад.

— Окна слишком узки, — сказала она. — Кроме верхнего. Могу кинуть верёвку с балкона, и ты заберёшься. Или можно разбить кирпичи.

— Ни то ни другое не радует, — сказал Халим. Он взглянул на высоту башни, затем на раствор. — Дай-ка подумать…

Он порылся в сумках и достал инструменты. Молоток был мал для разрушения дверей, но он начал выбивать раствор по краям кирпичей.

Жабка попыталась помочь. Магия башни была водой, а вода любит размывать камни. Она запрещала ей это, и та подчинялась, но ворчала.

Теперь не нужно было повторять приказ дважды. Магия хлынула вниз по лестнице, стремительная и весёлая, как бег под гору, а Жабка отчаянно пыталась остановить её, объясняя, что нельзя уходить всей — лишь немного, лишь тонкий ручеёк, основная часть должна остаться и усыплять Файетт.

Халим стукнул молотком — и половина кирпичей рухнула.

— Нет! О нет, нет, нет… — Жабка всунула руки в проём, приказывая магии вернуться, кирпичи готовы, нельзя просто сбежать в землю, как бы ей того ни хотелось.

Магия надулась. Она была тихой и неподвижной так долго. Хотела бушевать, сметать преграды. Но она была её другом, поэтому развернулась и улеглась обратно, снова угрюмая и спокойная.

— Полагаю, не всё пошло по плану, — сказал Халим.

Жабка выдохнула, облокотившись на дверной косяк. Темнота зияла перед ней, глубокая, как колодец.

— Я попросила магию помочь. Она… э-э… помогла. Больше, чем я ожидала.

Халим кивнул. Его волосы сверкали каплями воды, рукава промокли там, где магия коснулась его.

— Я что-то почувствовал, — признался он. — Как пар.

Жабка кивнула.

Она напрягла все чувства, пытаясь понять, потревожил ли переполох спящую наверху. Было глупо менять магию, работавшую столько лет. Она не понимала, что на неё нашло — просто увидела, как Халим борется, и первым порывом было помочь.

И можно подумать, после стольких лет в мире смертных я научилась не доверять первым порывам…

Но ущерб, если он был, уже нанесён. Наверху пока ничего не шелохнулось. Может, Бог был милостив.

Остальные кирпичи поддались за несколько