Ольга Макарова - iii. Камень третий. Дымчатый обсидиан

Подошел и Кангасск.

Последний посетитель обернулся к нему: подросток с пышной шевелюрой и живым, любопытным взглядом. Встретившись с ним глазами, Кангасск почувствовал некое родство, вспомнил Кулдаган, поющий арен, нарратов и Странников…

— Здравствуй, родной, — приветствовал его подросток. — Я Ле'Рок. Рад видеть тебя.

— И я рад, — отозвался Кангасск.

Ле'Рок же откланялся и растворился в темноте, оставив его один на один с умирающим.

Все эти посетители… эти… миры. Исчезновение образов более не обманывало Ученика. Все они были здесь. И пристально наблюдали за ним сейчас.

— Здравствуй, Сигиллан, — обратился Дэлэмэр к бледному, изможденному парню, лежащему на кровати.

— Здравствуй… — шепотом ответил тот и даже вымучил улыбку. — Омнис привел тебя?

— Нет…

Омнис. Ну да, и он тоже должен быть здесь. Юный мир… наверное, подумалось Кану, он выглядел бы пятилетним малышом, так похожим на Макса Милиана…

— Что стиг сделал с тобой? — спросил Ученик прямо.

— Ты еще во многом человек, Кангасскнемершгхан, мне тяжело объяснить на словах… — Сигиллан устало вздохнул. — Но ты знаешь, как можно уничтожить человеческое существо, даже не коснувшись его тела. Если лишить человека всего, что он любит; если растоптать все, о чем он мечтает; если не оставить ему надежды; если победить и превзойти его во всем; если заставить его любить без ответа или ненавидеть без конца… если лишить его жизнь всякого света…

— Ему нужен был ффар… — кивнул Кан, осознав, что пытается объяснить ему умирающий мир.

— Не просто ффар, но то, откуда он происходит, — Сигиллан произнес это с горечью. — Смысл всего, начало всего. Оно не имеет названия ни на одном из ваших языков. И миродержцы, наши родители, приносят это пламя, сами не зная, отчего оно и как долго ему гореть…

Я боялся, что маленький Омнис повторит мою судьбу, — голос Сигиллана стал тверже; парень даже нашел в себе силы приподняться на локте. Разговор требовал решительности. И взгляда в глаза. — Боялся… Более того: мне казалось, малыш обречен. Потому что исход твоего последнего боя не изменил бы по сути ничего. Ты должен был стать вторым стигом, Кангасскнемершгхан. Триада — путь к стигийским скитаниям. Смерть изменила бы тебя мгновенно, а случись тебе выжить… тысяча лет, или две — и ты переродился бы в подобное существо, даже более сильное и жадное, чем тот стиг, которого ты знал, ибо союз обсидианов трех миров — сам по себе уникален и обладает мощью, которую не с чем сравнить.

— Вот как… — задумчиво произнес Кан. — Я мог стать стигом…

— Мог. Трем харуспексам потребовались бы тысячелетия, чтобы сомкнуться в единое целое. Или твоя смерть, Кангасскнемершгхан. И сейчас ты несешь единую Триаду, ты обладаешь ее силой и свободой, но ты не стиг… хотя, пожелай, и сможешь все, что мог творить он.

— Кто же я тогда?

Сигиллан устало опустился на подушки и поднял взор к небу.

— Я не знаю, — помедлив, ответил он. — Никогда я еще не видел существа, подобного тебе. Ты сияешь…

Кан болезненно сморгнул: свет, видимый ему одному, резал глаза. Сквозь фиолетовую дымку небес проступали все новые нити серебряной паутины, более мелкие, тонкие. Им не было числа. Вскоре уже и сам Сигиллан виделся ему эдаким мотыльком, попавшим в живую паутину, которая пошла узлами и разрывами вокруг него. И — так просто, словно Кангасск-оружейник собирался чинить кольчугу — Ученик подмечал, что местами разрывы кружев судьбы вполне поправимы, а в других случаях… достаточно лишь добавить немного сияющего серебра…

— Омнис говорил, что знает причину, — умирающий мир произнес это уже шепотом. — Спроси его сам.

…Кангасск не ошибся тогда… Душа родного мира предстала перед ним мальчиком лет пяти. Точь-в-точь маленький Максимилиан с древнего фото… Иначе и быть не могло, если миродержцы творили Омнис, думая и тоскуя о потерянном сыне. И слезы этого малыша выглядели не менее искренними, чем у человеческих детей.

— Как хорошо… — он всхлипнул, закрыв лицо ладошкой. — …что ты послушал мою маму. Что поступил, как она учила тебя… Это было… как последнее слово. Оно дало Триаде другой смысл.

Чувствуя, как оцепеневшую душу пробирает дрожь; жмурясь от нестерпимого света паутины, видимого лишь ему одному, Кангасск Дэлэмэр протянул руку и осторожно потрепал мягкие волосы малыша-мира…

Влада. Учитель. С ее необъяснимым состраданием даже к тем, кто несомненно заслуживал жестокой кары. Как прежний Алый Совет. Как Гердон Лориан. Как многие и многие, кого Кангасск даже не знал.

Когда… неужели всего за два коротеньких года ученичества это успело войти в мысли и душу, в плоть и кровь последнего и самого недоученного ученика? Он ведь не задумывался, поступая. Не выбирал. Не рассматривал вариантов. Ни когда защищал стига перед Флавусом, ни когда отказал себе в быстрой победе (что может быть быстрее, чем метнуть нож в спину..), ни когда готов был отпустить его, человека, опасного даже без магии и стигийских камней… Осознал все это Кангасск только сейчас. И поразился самому себе.

— …Ты не уподобился ему, — продолжил его мысль Сигиллан. — Ни в жизни, ни после смерти… Но кто ты теперь, я не знаю. И никто не знает. Хотя мнения дальних миров, вроде тех, откуда приходят наши родители… миров-первоисточников… я не могу спросить… Впрочем… — он издал грустный смешок, — я уже ничего не смогу…

— Сможешь… — с улыбкой возразил ему Кангасск и рассмеялся… всему: себе, осознавшему; миру, утонувшему в свете бесчисленных нитей; необъяснимому спокойствию в душе, какого он, будучи простым смертным, ни в одной из жизней не знал… И заверил того, кто уже утратил для него ясный человечий облик: — Ты будешь жить, Сигиллан. И я — тоже…

Когда четыре щербатые луны Сигиллана обернутся убывающими серпами и выстроятся в одну линию над горизонтом, придет конец всему, и не будет рассвета, лишь ослепительная вспышка сотрет все живое с лица земли…

Конец света давно был предсказан, и с ним смирились, считая последние восходы и закаты умирающего солнца. Но тогда, когда уже не осталось надежд; когда люди Сигиллана послушно склонили головы, готовые безропотно встретить смерть, под линией лунных серпов, предвещавших финальную вспышку, загорелась алая рассветная полоса.

Такого ласкового рассвета никто уже не помнил. И люди подставляли ему холодные ладони и бледные лица, и плакали от счастья, не смея поверить в такое чудо. А спустя минуты над горизонтом, подсветив тяжелые облака, показался рыжий солнечный диск…