Владимир Романовский - Год Мамонта

Войдя в шатер, Зигвард сорвал дублет, рубашку, вылил на себя бочонок воды, стирая с лица сажу, и первым делом ощупал волосы. На месте. И то ладно. Спину саднило от ожога, пусть и легкого. А нечего быть таким самоуверенным! Война — она война и есть. Решил покрасоваться, изобразить рыцаря, отца солдат? Полководцы, пусть и великие, панибратствуют с подчиненными. Обязанность императора — держать дистанцию!

Впрочем, миссия удалась.

Наутро всадник с белым флагом торжественно въехал в стан фалконовцев. Его хотели застрелить, но он умолил их сперва выслушать некие предложения, выдвинутые Великим Князем Зигвардом, и его отвели в шатер командования. Парламентер был молод, симпатичен, обаятелен, и уверен в себе.

— Господа мои, — сказал парламентер, улыбаясь лучезарно. — Мой повелитель старина Зигвард, о котором вы все, возможно, слышали, находится в состоянии дичайшей ярости из-за того, что ему подали сегодня отвратительный, по его словам, завтрак. Полуголый, непричесанный, злой, он изволил в течении получаса гоняться за своим ординарцем, который, по его словам, ничего не понимает в омлетах, журбе, атасах, и вообще ни в чем, с кинжалом. Вообще, если разобраться, Зигвард — весьма неприятный и взбалмошный тип. И я бы с удовольствием оставил бы его и перешел бы на вашу праведную сторону, господа мои, но — не могу. Не могу я к вам перейти. Поскольку вашей стороны, как оказалось, более не существует. И мне лично очень жаль, очень. Замучает меня старина Зигвард, помяните мое слово.

— Как вас зовут, юноша? — спросил, морщась, один из фалконовых военачальников.

— Стыдно признаться, но зовут меня Хорс. Ужасно, правда? Все эти клички, давно утратившие всякий смысл кронинско-университетские традиции, вся эта труха и пыль, ничего кроме трухи и пыли, но, да, Хорс меня зовут. Ужас, правда?

— Ну так вот, Хорс, — сказал военачальник. — Передайте своему узурпатору, что за вчерашнюю выходку он поплатится.

— Чего там передавать! Я ему раз десять уже сказал.

— Далее. Если вы, Хорс, хотите перейти к нам, вы можете это сделать. Но сперва вам нужно…

— Да я ж только что объяснил — не к кому больше переходить! Фалкона нет, а вас вот всех, здесь сидящих, никто слушать не будет. Это же понятно всем, очевидно. Фалкон специально вас таких подбирал, чтобы никакой самостоятельности, вы были просто куклы говорящие у него в руках, без него, простите за неприятную откровенность, вы вообще-то ничто.

— Что вы имеете в виду, когда говорите, что Фалкона нет?

— Помер, как есть помер Фалкон.

Командир, изображая удивление, повернулся к другим командирам.

— Господа мои, что он такое говорит? — он повернулся к Хорсу. — Что вы такое говорите? Кто вам это сказал? Фалкон жив-здоров, сейчас только отлучился в город, прибудет к вечеру.

— К вечеру его уже успеют отпеть и закопать неподалеку от нашего стана, — сказал Хорс. — Кстати, вы все приглашены, можете поехать со мной. И Фалкон, и Фокс, и Хок — будут рядышком лежать.

— Фокс? — воскликнул военачальник.

— Увы.

Возникла тяжелая пауза. Некоторые из командиров заметно побледнели.

— В общем, — сказал Хорс, — дело ваше дрянь, господа мои. У вас есть два выхода. Первый — присягнуть на верность Великому Князю Зигварду. Вот все вы со мной как раз и поедете, много времени это не займет. Но можете и не присягать. Можете просто сдаться в плен, и тогда вас будут судить, как изменников. Это второй выход.

— Есть еще и третий, — сказал кто-то из младших командиров. — Дать бой этому самозванцу!

— Силы Зигварда, — сказал Хорс, — в три раза превосходят ваши. Именно поэтому я и не перехожу на вашу сторону, господа мои, а иначе бы перешел непременно. Что ж, давайте бой. За что вы собираетесь драться? За память о Фалконе? Что вы скажете своим воинам? Что, раз Фалкон мертв, им тоже полагается быть мертвыми?

— Наши воины ничего не знают, — сказал угрожающе один из командиров.

— Ну да? — удивился Хорс. — Всю ночь им раздавали прокламации, а они не знают?

— Кто раздавал?

— Люди Зигварда, — ответил Хорс. — Подлость, а? Я ж говорю, доведет меня этот невежа. Уеду я от него в Артанию. Воины ваши тоже хороши, конечно. Вместо того, чтобы усомниться в правдивости прокламаций, полвойска возьми да и разбегись! Что ж, давайте бой. Через час вы будете разбиты на голову и, опять же, арестованы и преданы суду, но судить вас будут не только, как изменников, но и как дезертиров, военным трибуналом. Сейчас я выйду из этого шатра, сяду на лошадь и буду вас ждать. Если через четверть часа ко мне никто не присоединиться, я уеду один, вернее, не один, но с теми из ваших воинов, которые не хотят сражаться за недобрую память о Фалконе, то есть со второй половиной вашего войска. Кстати, в бою, если таковой будет, все они сразу же перейдут на сторону Зигварда. До свидания, господа мои, до скорого свидания — либо под флагом Ниверии, либо на Площади Правосудия. Терпеть я не могу эту привычку Зигварда — как вобьет себе чего в голову, так уже тараном не выбьешь. Сегодня после завтрака только и долдонил, что о Площади Правосудия, причем именно в связи с вами. Я его еле уговорил дать вам шанс присягнуть ему.

Он поклонился и вышел.

Шила пришла в сознание с головной болью такого масштаба, что тут же дала себе слово, если выживет, никогда ничего больше не пить кроме холодной воды из артезианского колодца. Вокруг были какие-то подозрительные полотнища и драпировки, и где-то бессвязно говорили, и каждое слово звучало, как хриплый горн у самого уха, и отдавалось ударами пульса в затылке, во лбу, в глазах, и где попало. Язык был — будто сделан из обоссанной кошками коры вяза. По жилам распространилась тропическая жара, а ноги холодели полярным холодом. Правая рука отсутствовала начисто. Шила скосила глаза, тут же отозвавшиеся болью, и увидела, что рука на месте. Убрав голову с бицепса (голова болела, когда ее перемещали и когда ее не перемещали тоже болела, поэтому разницы не было никакой) и вскоре, хоть и с пугающей задержкой, по руке побежали уколы и щипки, а потом в локте и кисти так засвербило и засверлило, что Шила подумала — надо было оставить все как есть.

Коль скоро боль не унималась, как не лежи, следовало встать и идти искать артезианский колодец.

Она встала, качнулась, удержала равновесие, и огляделась, медленно поворачивая голову. Она была в шатре. На плетеной подстилке у самых ее ног лежала Фрика.

— Эй, — сказала Шила хрипло. — Эхх… Эй!

Она опустилась на колени рядом с матерью и дотронулась до ее плеча. Обычно Фрика спала очень чутко, а сейчас даже не пошевельнулась. Шила решила ее не будить.