Андрей Валентинов - Рубеж

Но насмешки не было в словах Заклятого. Вместо нее теплилась малая грусть, билась синей жилкой на виске; «А и впрямь славно бы!» — подмигивала.

— Эх, дурни вы, дурни!

Пан сотник аж руками в огорчении развел.

— Ну как есть дурни! Чарка, шинкарка… скрипачи! До дому нам подаваться надо, до дому, до хаты! — а там всякому своя сласть по душе сыщется! Он многозначительно воздел палец к потолку:

— Слыхали, панове-молодцы? До дому!

Толстый был палец у сотника Логина. Уверенный.

Не палец — перст указующий.

— И все-таки сперва хотелось бы знать: о чем господин сотник изволили толковать с мастером… с князем Сагором? Домой — это хорошо, только мне бы, например, лучше не домой… Я, не в обиду будь сказано, и без того дома. Мне бы, например, лучше в гости… да куда подальше.

Женщина-Проводник выжидающе смотрела на Логина Загаржецкого. А он сиял ясным солнышком. Жмурился котом, укравшим с ледника добрый жбан сметаны. И я еще подумал: не мои мысли, не мои образы… чужие сравнения.

Кто ты теперь, глупый каф-Малах? куда ты теперь?

Тоже — домой? в гости? сына на мамкину родину свезешь, могилке разрытой поклониться?!

— …о костер бросите? — спросил Гринь шепотом, ни к кому не обращаясь.

— В какой костер?! — удивился оказавшийся рядом сосед. — Читать надо, пока не замолчит. Беса гнать… Это не дите орет — это бес в нем. Младенец зашелся новым криком…

И почудилась мне на краткий миг несуразица. Рубежи, дорога, костры… Насквозь. И он, сын мой, идет к своему костру — а мне не догнать. Не спасти. Только все равно — бегу.

Пусть — не насквозь. Пусть — спотыкаюсь. Пусть босые ноги — в кровь, в янтарную, светящуюся жижу. Я бегу. Я здесь, с тобой.

— Ты, пани пышна, гони прочь тугу-печаль! Не тот человек сотник Логин, чтоб боевых товарищей на произвол судьбы бросать! — Логин с укоризной покосился на женщину-Проводника, но палец, к потолку воздетый, опустил. Не до пальца стало. — Я так кнежу вашему в очи и сказал: за всех думать надо. Чтоб потом от стыда не сгореть.

— И князь Сагор с вами полностью согласился?

— А как же, ведьма ты моя дорогая! Говорю ж: статут шляхетский — назубок! Подписали мы с ним угоду… Учинился переполох. До небес.

— Тихо! — возвысил голос пан сотник. — Цыть, говорю! разорались! Ну, не подписали еще… по рукам вроде как ударили, а все равно — на словах больше. Едва, значит, обступит нас ихняя клятая радуга со всех сторон, будто татарва в степях Таврийских, — вот тогда и подпишем. Он как кнеж тутошний, я как сотник валковский. Все чин чинарем, по закону.

— Батька! чего он хочет, сей кнеж, что ты его возлюбил сердечно?! Логин подкрутил седой ус.

— В гости к нам, доню моя, хочет! На горелку, на гречаники! Дружный хохот Черкасов был ему ответом. Даже Юдка-Заклятый сперва прыснул слюной — но сразу поскучнел. Задумался.

— Чего регочете, голодранцы?! Правду говорю: в гости до нас кнеж Сагорский просится! На землю нашу! Так в угоде и порешили записать:

Логин Загаржецкий, мол, сотник валковский, зовет кнежа Сагорского со всем остаточным маетком на землю свою, гостевать!

Женщина-Проводник подошла вплотную к разошедшемуся не на шутку сотнику.

Глянула в упор:

— А не вспомнит ли господин сотник: как точно должен формулироваться сей пункт договора вашего?

— Ох, ты и язва, пани Сало! Как есть язва! сорочинский ярмарок, не баба! Делать мне больше нечего, как словесами всякими башку забивать!

— Ну а все-таки? Логин задумался: — Да вроде просить я кнежа буду на бумаге, по-шляхетски: «Пойдешь, значит, ко мне на землю?» А он в ответ чиниться не станет, запишет: «Пойду!» — и вся угода!

— И в третий раз спрошу господина сотника: каким образом князь Сагор собирался после этого открыть проход через Рубеж меж нашими Сосудами?

— А это уж, пани Сало, тебе лучше ведать! Кнеж мне по-дружески шепнул между делом: не простая ты баба! Вот перед тем, как подписи-печати ставить, и пошлем мы тебя гонцом к стороже Рубежной! Они, сказывают, и кнежу Сагорскому, и тебе, пышна пани, клятву давали: за труды ваши вывести к спасению! А брехать им не с руки… не могут они брехать, в том кнеж мне слово давал! Вот и велишь ты им: пропускайте, мол! кнеж Сагорский к сотнику Логину гостевать едет!

Я заметил: женщина-Проводник побледнела.

Хотела что-то еще спросить или сказать от себя — да не успела. Бешеная панна сотникова разом про хромоту забыла. Где усталость?! где хворь?! Птицей слетела со скамьи, встала против отца. Глазищи в Пол-лица, зарницами полыхают: того и гляди стены ясным огнем займутся.

— Батько! Кнеж Сагорский — душегуб, кат записной! Он меня пытками Мучил! пахолкам своим в забаву отдал! А ты… ты с ним, с псом шелудивым, угоды подписывать мостишься?! Где твоя честь, где гонор черкасский?!

— Что? Что ты мелешь, Яринка! Давно за косы не таскали?!

— Панна сотникова! опомнитесь!

— Братцы! Не можно Сагору верить, никак не можно!

— Послухайте старого жида, панна Яринка! Нехай ваш батька тому кнежу хоть замуж за него идти поклянется! Там видно будет… Впервой что ли, батьке вашему по своему слову каблуками плясать?..

— Ах ты подлое племя! христопродавец! Душу выйму!

— Не гневайтесь, пан зацный! Свою продали, взамен мою вынуть мыслите? А зачем вам душа жидовская? У Рудого Панька на христианскую сменять? или в заклад до поры оставите?!

Хлопнула дверь — аж штукатурка сверху дождем брызнула. Выбежал прочь пан сотник. От греха подальше.

Я смотрел ему вслед, краем уха внимая перебранке, и никак. не мог понять: откуда такое спокойствие? Глупый, глупый каф-Малах, отчего ты не кричишь? отчего не споришь взахлеб?

Начало это или конец?

Уверенность или обреченность?!

Сале Кеваль, прозванная Куколкой

— А помнишь, Мыкола? — вдруг спросил невпопад есаул, осторожно трогая засохшую ссадину на подбородке. — У корчмарки Баськи, на гулянке? помнишь?! То-то хлопцы веселились, пока живы: нарядятся в хари и давай вприсядку! А вот еще, бывало, один оденется жидом, а другой чортом, начнут сперва целоваться, а после ухватятся за чубы…

Он нахмурил лоб и совсем уж скучно (даже усы мочалой сырой обвисли!) подвел итог:

— Смех нападет такой, что за живот хватаешься… помнишь, а?

— Помню, — эхом отозвался Мыкола.

— От и я помню…

Сале Кеваль не поняла, к чему это было сказано. И в чем, собственно, заключалось веселье на гулянке, тоже не поняла. Да и не надо было. Наверное, бывалый черкас просто решил разрядить тяжкое молчанье, повисшее в зале после шумного ухода господина сотника.

Тишина ведь стояла — похоронам впору.

Лишь скулил еле слышно под скамьей заложник-княжич. Да еще чумак Гринь порой схватывался в горячечном бреду: «Мамо! мамо моя! братика отдайте!..» — и умолкал, захлебнувшись.