Антон Толстых - Ассорти Шерлока Холмса

В правом столбце ваши дочери, а в левом сыновья. Слева внизу находится дальтоник, а поскольку у принца Виллема (слева вверху) этого заболевания нет, то дальтоником является Бернард. Выходит, он скрывал от вас свой дефект зрения. А теперь заметьте, что незваный помощник Фаберже отказался помогать Мишелю Дорлеаку в рисовании яблонь. Правильно, ведь этот помощник, он же ваш сын, не различает красный и зелёный цвета!

Осталось назвать ещё два соответствия между двумя людьми, оказавшимися одним. Во-первых, помощник ювелира назвал жену рабочего мадемуазель именно потому, что он голландец. Ведь в вашем языке к замужней женщине из низших слоёв населения обращаются так же, как к незамужней. Во французском языке, как во многих других, ничего подобного нет, но голландский принц этого не знал. Так я выяснил национальность помощника. А во-вторых, часовой механизм бомб был настроен так, чтобы они взорвались ровно в определённое время, когда подарки будут в руках жертв. Следовательно, злодей знал о строгом расписании в Ноордэйндэ, то есть он был из дворца. — Я обратился к Виллему Бернарду Георгу. — Теперь я хотел бы задать вопрос: вы подложили мочку левого уха для того, чтобы свалить вину на сумасшедшего Ван Гога?

— Это действительно так.

— И ты, братец, ошибся, ведь вполне вероятно, что на самом деле Гоген отрезал Ван Гогу целое ухо, — заметил принц Виллем.

— Вы ошиблись в том, что использовали в качестве консервирующего раствора карболку, что я и заметил. Известно, что медики используют в анатомическом театре для консервирования карболку или спирт. То, что Ван Гог мог бы пропитать свою мочку уха более распространённым в быту спиртом, ещё возможно, но использование не медиком карболки маловероятно. Но, во всяком случае, он, в состоянии сумасшествия не осознавал бы, что нужно пропитать мочку уха, чтобы доставить её в целости и сохранности.

— Всё это было очень интересно, особенно неожиданная область применения законов наследственности, о которых мы не знали, — сказал король.

— Вряд ли наш британский Скотланд-Ярд согласился бы применить эти умозрительные методы, которые я только что применил на практике.

— Теперь я хотел бы предоставить слово арестованному. Что послужило поводом к его ужасным действиям, которые, к нашему счастью, не были доведены до конца?

Слово было предоставлено Виллему Бернарду Георгу Хендрику Мауритцу.

— Вы спрашиваете меня, что послужило поводом? Вам неизвестно о том, что я последователь ницшеанской философии! Да-да, той философии, которая использует учение о сверхчеловеке! Я давно считал, что наследником должен быть я, а вовсе не моя сестра, которая принадлежит к слабому полу. Но, согласно закону, наследование трона происходит от умершего или отрёкшегося короля к его старшему ребёнку как по мужской, так и по женской линии. Иными словами, в нашей стране нет салического закона. Поскольку Паулина старшая, я никак не мог быть наследником. Но Беатрикс не должна была стать наследницей по вышеназванной причине, а Виллем этого не заслуживает. Исходя из всего этого, я приступил к выполнению своего плана. Согласно ницшеанской философии, сверхчеловек есть ариец, «белокурая бестия»! — Принц Бернард показал на свои волосы. — Согласно ницшеанской философии и учению о сверхчеловеке, для того, чтобы облагодетельствовать Нидерланды и исправить несправедливость государственного масштаба, я мог сделать всё что угодно. К сожалению, я ещё не проработал план своего правления.

— Его не трудно представить в общих чертах, — заметил я. — Если этот человек, возомнивший себя «белокурой бестией», способен не моргнув глазом приступить к претворению в жизнь план уничтожения своих родственников, то легко представить, как жилось бы его подданным.

— Вероятно, мой сын попадёт в сумасшедший дом, — подытожил Виллем Третий. — Но что мы скажем миру? Такого ещё не происходило ни в одной стране! Чтобы в Европе, в самом цивилизованном регионе земного шара, произошла такая ситуация, это неслыханно! В абсолютистской России происходили перевороты, одни императоры свергали других, а революционеры убивают императоров, в республиканской Америке могут убивать президентов, а у нас, при конституционной монархии, королевской семье угрожала опасность от одного из её членов! Позор на всю Европу!

— Если и говорить об этом инциденте, то тем монархам, которым можно доверять, — ответил я. — Если об этом станет известно рядовым жителям Европы, то им достаточно знать, что я расследовал нечто секретное.

Встреча в Гайд-парке

Эта рукопись была совершенно случайно обнаружена в доме-музее Шерлока Холмса. Краткая история, рассказанная Холмсом, не представляет ценности для криминалистики, но может заинтересовать русского читателя, если он найдётся.

В один из последних дней апреля 1901 года я занимался химическим опытом. Читатель биографических рассказов моего друга Ватсона, наверное, помнит, что во время моего отсутствия, когда мне приходилось скрываться от сообщников Мориарти, я успел провести исследования веществ, получаемых из каменноугольной смолы. Одним из этих веществ является пиридин. В тот день, о событиях которого здесь идёт речь, я применил другой способ его получения, заключающийся в пропускании смеси ацетилена и циановодорода через нагретую графитовую трубку[29]. Выход продукта реакции был низок, но я очень постарался. В результате по дому начал распространяться неприятный запах пиридина, который обладает не только запахом, но и действием на нервную систему. Если бы не это обстоятельство, я, скорее всего, не написал бы эту историю, потому что сидел бы дома и не оказался бы в Гайд-парке в нужное время. Миссис Хадсон потребовала прекратить «эти ужасные опыты» и выгнала меня на улицу.

Я надел котелок и пальто и отправился в Гайд-парк, надеясь освежиться после запахов из «уголка химии». По пути в парк мне встретились солдаты, уже вернувшиеся с театра военных действий, и некоторые молодые особы, которые уже прекратили носить траур по умершей королеве. Одна из последних вскоре помогла мне в моих логических рассуждениях. Я зашёл на территорию парка с северо-востока, где, как известно лондонцам, расположен уголок ораторов. Вокруг оратора столпилась разнообразная публика. В нескольких ярдах от них в шезлонге расположился сам Эдуард Любвеобильный[30]. Неподалёку от слушателей в шезлонге расположился субъект, из-за которого я написал этот рассказ. Он сидел, закинув ногу на ногу и положив на колени котелок. У него были русые усы и лохматая бородка, и, несмотря на то, что ему явно было около тридцати, голова начинала лысеть. Этот субъект невысокого роста, как я заметил, прислушивался к речи оратора. Я стал наблюдать за ним.