Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – фрейграф

Ознакомительный фрагмент

Набирая высоту, я снова подумал, что не так уж трудно привести сюда войско, сжечь все и выстроить мощный каменный замок. По крайней мере, сейчас. С высоты своего великолепного полета все кажется ясным, простым и легко осуществимым. И вообще я – птеродактиль высокого полета. Нет, уже дракон. Птеродактиль… гм… в прошлом.

И, что удивительно, города практически не отличаются от оставшихся в самом Сен-Мари. Создается впечатление, что варвары, завоевав их, сразу теряют к ним интерес и брезгливо обходят, как нечистые или прокаженные места. Вообще-то знаю немало примеров, когда на одной территории живут два разных народа с разными обычаями и даже разными верованиями, но как-то не ожидал здесь… гм… наверное, потому, что не прошла еще железной поступью кроткая и всепрощающая церковь с ее нетерпимостью к иным богам?

Гора с пещерой на вершине, где я оставил пленницу или жертву, как ее называть точнее, быстро вырастает в размерах. Крохотная женская фигурка появилась в пещерном зеве. Не видя ничего опасного вблизи, моя жертва вышла на каменный выступ и глянула вниз, но быстро отступила, убоявшись смотреть в бездну.

Я парил на большой высоте, раскинув крылья, тихо и не привлекая внимание хлопаньем крыльев, однако она успела заметить меня по мелькнувшей тени, ринулась бегом обратно.

Когда я пошел на снижение, подол ее платья мелькнул на темном фоне пещеры и растворился во мраке. Когти заскрежетали по камню, я втащил козу в пещеру и швырнул на середину, а следом бросил сухой ствол дерева.

– Женщина? Ты где?

Она откликнулась из своей норки дрожащим голоском:

– Я здесь!

– Выходи, – велел я. – И разделывай козу.

Она крикнула:

– Ни за что!

– Почему?

– Ты меня съешь.

Я прорычал оскорбленно:

– Чего это вдруг?

– Ты ж дурной, – сказала она рассудительно. – Драконы все дурные. И уже забыл, о чем мы с тобой договаривались?

Я изумился:

– А мы о чем-то договаривались? И свидетели есть? Вообще-то дурная здесь ты. Зачем тогда я ловил эту рогатую?.. Мы ж условились с тобой сперва тебя откормить, а потом съесть. Выходи.

Она робко высунула голову, готовая отпрянуть при любом движении.

– Но чем ее разделывать? У меня нет даже ножа…

– Уже есть, – перебил я и бросил к ее ногам вещевой мешок. – Там все тебе нужное.

Она быстро ухватила седельную суму, я видел, как заблестели восторгом и надеждой ее глаза. Лицо вспыхнуло радостью, мгновенно прикинула, как может применить не только для разделки козы, я тоже вроде козы, хоть и побольше, но когда подняла голову, сказала торопливо:

– Хорошо, я разделаю это… Но только останусь здесь. На входе… ну, сюда.

Я прорычал:

– Чтоб в любой момент обратно, как трусливая крыса?

– Я не трусливая крыса! – сказала она с негодованием.

– Тогда чего же…

Она подумала и сказала с фальшивой улыбочкой и таким неестественно сладеньким голоском, что не обманула бы даже придорожный камень:

– Нет-нет, что ты! Я как раз мечтаю поскорее и получше откормиться, чтобы ты меня съел и получил удовольствие!

– Вот это хорошо, – одобрил я. – Я люблю получать удовольствие. Ты молодец. Давай, снимай шкуру. Да не свою, а козью. Готовь, посмотрим, что ты умеешь… как женщина.

Глава 7

Она села так, чтобы оставаться в своей крохотной пещерке, коза между нами на пороге, а я в центре этого большого зала со сталактитами на своде. Раньше я полагал, что они бывают только в подземельях, но, видимо, это следствие возраста горы, а не ее местонахождения.

– А ты в самом деле, – поинтересовался я, – вкуснее козы?

Она растерянно приоткрыла рот, вроде бы согласиться – опасно, могу обед начать с нее, но и признаться, что какая-то коза лучше нее – обидно, для женского самолюбия вообще немыслимо, ни одна женщина не признает преимущество другой женщины, сложная задача, наконец ответила чисто по-женски:

– Ты бы лучше сучьев принес! А это целое дерево, его надо пилить и колоть…

– Зато сухое, – сказал я.

– Его надо порубить…

– Не надо, – ответил я.

Она вздрогнула и подалась в глубь своей норки, когда дерево затрещало в моей лапе, распадаясь на щепки с лохматыми краями.

– Ого! Ну ты и зверюга…

– Можешь пощупать мои мускулы, – предложил я скромно.

Она настороженно отступила вглубь, затем собрала разлетевшиеся щепочки и начала ставить их шалашиком, а самые мелкие внизу, но сколько не била кресалом по огниву, искры вылетают яркие, шипящие, однако дерево упорно отказывается воспламеняться.

Я слышал, как она ругается сквозь зубы, даже сказала что-то резкое на непонятном для меня языке, что, возможно, и не язык вовсе. Я размышлял о странном устройстве Гандерсгейма, стараясь найти аналогии, с ними всегда проще и спокойнее, а на ее злое ворчание сказал насмешливо:

– Разговариваешь сама с собой? Это первый признак безумия.

Она огрызнулась:

– Первый признак – разговаривать с тобой.

– Правда?

Ее глаза сердито блеснули.

– А разве нет? Дракон, видите ли… И вот оно, представьте себе, разговаривает! Только люди могут разговаривать, понял?

Я буркнул:

– Ну почему же так резко… Женщины вон тоже разговаривают.

Она оскорбленно засопела и отвернулась. Я создал шарик огня и метнул из-за ее спины в щепочки. Вспыхнуло, мелкое пламя затрепыхалось на дне, принялось лизать щепочки и даже пыталось расщелкивать те, что покрупнее.

Женщина сердито оглянулась. Испуг и возмущение дивно сочетаются на суровом и решительном лице с возмущенным взглядом.

– Это ты плюнула в огонь, ящерица?

– Я не плевал, – ответил я. – В огонь плевать – непристойно. Некрасиво. Хотя идею ты подбросила…

– Насчет плеваться?

– Нет, но если я дракон, то могу быть огнедышащим… Надо попробовать…

Она поспешно отодвинулась.

– Не смотри на меня так! Ты меня еще не откормил. Да и просто поджарить мало. Надо сперва зерна принести для гарнира, соли, специй…

– Все найду, – пообещал я. – А потом сядем да ка-а-ак нажремся!

Костер разгорелся ярко, она поглядывала то на огонь, то на меня.

– Наверное, здорово, когда у тебя внутри еще и кузница? А с виду ты такой холодный и противный…

– Чего во мне только нет, – ответил я скромно. – Я весь из достоинств, больших и малых.

– Ну-ну… – пробормотала она. – А самое большое у тебя достоинство – непомерная скромность.

– Да, – согласился я довольно. – Чего много, того много.

Она сдирала шкуру достаточно умело, деловито, не морщилась, настоящая дочь степей, что овец режет сама, а не просит помочь соседа. Снятую шкуру отшвырнула в сторону, выделка потом, тушку не стала разрезать на части, но со знанием дела точно рассекала сухожилия, отделяя равные куски мяса и натыкая на прутья.