Лекарство от любви (СИ) - Нестеренко Юрий Леонидович

— Выйдите все, — велел равнодушный женский голос. Он звучал негромко, даже устало, но музыканты мгновенно прекратили играть, а танцор мягко приземлился на ноги. Двое привратников за спиной Кая приоткрыли двери (видимо, распахивать их настежь полагалось лишь для особо важных гостей, а может — только для самой Изольды), и артисты вместе с их покровителем, поспешно раскланиваясь на ходу, с двух сторон обогнули Кая и выскользнули друг за другом в коридор.

Кай впервые увидел ту, которую явился убить. Она сидела на своем троне — или попросту большом кресле — совсем не в королевской позе: вполоборота, закинув ногу на ногу, всем своим видом выражая пресыщенную скуку (возможно, впрочем, и демонстративную). Кая поразило, что «чернявая ведьма» оказалась вовсе не брюнеткой, а строго наоборот: ее снежно-белые волосы пышной волной ниспадали на плечи. «Крашеные? — подумал Кай. — Но ведь красятся только проститутки…» Впрочем, Изольда, конечно, могла себе позволить игнорировать любые представления о морали. Хотя в то же время ее темно-синее платье свободного покроя не осудил бы и самый строгий из Светлых моралистов — оно закрывало все ее тело от шеи и до лодыжек. Что, кстати, могло создать для миссии Кая определенные сложности. Хорошо, что она по крайней мере не носила перчаток, ну и лицо, само собой, оставалось открытым. Это лицо и в самом деле было очень красивым — во всяком случае, в профиль, который пока только и был доступен взору Кая, хотя он уже видел то же лицо и анфас, проходя мимо скульптур в коридоре. Теперь было ясно, что скульпторы не польстили своей модели. На вид ей было не больше двадцати, хотя Кай не сомневался, что она существенно старше.

— Я сказала — все, — повторила Изольда, не повышая голоса (манера говорить у нее была такая, будто ей лень даже раздвигать губы), но делая нетерпеливый жест рукой, словно смахивала крошки со стола. — Кроме моего гостя.

Последовало короткое замешательство — видимо, подобная команда звучала здесь нечасто, а может, и вовсе никогда — но затем привратники, секретарь, так и не выпустивший пера из руки и, наконец, братья-телохранители, все заглядывавшие в лицо своей госпожи преданными собачьими глазами — верно ли они поняли, неужели приказ касается и их тоже? — один за другим покинули помещение. Двустворчатые двери закрылись за спиной у Кая.

«Неужели так просто? — подумал он. — Она словно сама хочет облегчить мне задачу…»

Изольда молча косила на него левым глазом, и на ее тонко очерченных губах играла легкая усмешка. Ждала, когда он бухнется на колени и примется объясняться в любви? Неужели ей до сих пор не надоели подобные зрелища?

— Я Кай Бенедикт, — произнес он, не зная, что сказать. — Поэт. Тот самый. В бумагах, которые вам, возможно, показали, значится другое имя, но…

— Я знаю, кто ты, — перебила Изольда. — И я знаю, зачем ты здесь. Добро пожаловать во Фламмештайн, Кай Бенедикт.

И она повернулась к нему анфас.

Кай вздрогнул и едва не отшатнулся в ужасе и отвращении.

Правой половины лица у Изольды Прекрасной практически не было. Во всяком случае, кожи там не было точно. Взору Кая предстало жуткое месиво багровой плоти, глубоких шрамов и келлоидных рубцов. То, что осталось от ее губ справа, срослось, и Кай понял, что ее странная манера говорить определяется вовсе не «ленью». Лишь правый глаз каким-то чудом уцелел и смотрел из багрового месива столь же холодно и внимательно, как и левый.

Кай овладел собой быстро — но все же не настолько, чтобы она не заметила его реакцию. Левая половина ее лица расплылась в улыбке.

— Наконец-то, — сказала Изольда. — Я уже боялась, что до них никогда не дойдет.

— О чем вы? — растерянно спросил Кай, все еще пребывая в шоке и не зная, куда девать глаза — то ли демонстративно смотреть на нее, словно ничего не случилось, то ли отвести их в сторону (она может счесть оскорбительным как первое, так и второе).

— Они не видят, — печально поведала ему Изольда. — Никто из них не видит. Всем кажется, что справа я так же прекрасна, как и слева. Ни одного исключения до сих пор. Включая, разумеется, и всех тех убийц, которых подсылали ко мне эти Светлые недоумки прежде. Долго же до них доходило, что надо искать человека, не способного любить. Я уже почти отчаялась.

В ее тоне, однако, не слышалось издевки. Она словно и впрямь искренне делилась своей проблемой — и радостью о благополучном разрешении таковой. Кай молчал. Отрицать? Сознаваться? Бежать? Вот последнее точно бесполезно, в коридоре его поджидает целая толпа… Или просто подбежать к ней и схватить ее за руку? Телохранители не успеют… Но если она все знает, почему она отослала охрану?!

— Уже боялась, что придется искать самой, — продолжала Изольда, как ни в чем не бывало. — Хотя возможности Светлого Совета по этой части не в пример больше моих… по крайней мере, пока. Ну, лучше поздно, чем никогда — хоть какая-то польза от них… Что они тебе посулили за мою смерть? Мне почему-то кажется, что это были не деньги… во всяком случае, не только деньги. Или я все еще слишком идеализирую людей? Ну не молчи уже, — произнесла она теперь уже с явной насмешкой. — Мне казалось, что поэт Кай Бенедикт более красноречив.

— Если… по-твоему… я убийца, — выдавил из себя Кай, — почему ты выгнала стражу?

— У тебя есть несколько причин не убивать меня, — невозмутимо ответила она. — Во-первых, ты хочешь получить ответ на этот вопрос. Во-вторых… ты не учился строительному делу?

— Строительному делу? — недоуменно переспросил Кай.

— Значит, не учился. Я так и думала, — вздохнула Изольда. — В противном случае ты бы сразу понял, что этот замок стоять не может. Слишком субтильная конструкция, эти закрученные спиралью колонны не выдержат даже собственного веса, не говоря уже о весе всей башни в целом. Фламмештайн удерживает лишь моя магия. Сразу после моей смерти он рухнет убийце на голову. Об этом Светлые тебе, разумеется, не сказали?

Кай потрясенно молчал.

— Так что можешь забыть обо всем, что они тебе посулили, — удовлетворенно продолжала Изольда. — Если только, конечно, это не был посмертный памятник. Но на такую плату ты бы согласился вряд ли. Ведь это же ты написал: «Нет ничего бесполезней посмертной славы!»

— Да и в прижизненной, в общем, немного проку., - пробормотал Кай следующую строку, думая, что его прижизненные перспективы стремительно испаряются. Даже если каким-то невероятным чудом он вырвется живым из владений Изольды, магам он живой не нужен. Признанный классик государству выгоднее, чем гонимый смутьян, но еще выгоднее — мертвый герой, осознавший заблуждения молодости и отдавший за государство жизнь. «Полное собрание сочинений», да. Это вовсе не было случайной оговоркой Игнуса. Может быть даже, этот пункт договора они и впрямь готовы выполнить. И даже действительно поставить памятник, что обойдется всяко дешевле, чем 10 тысяч золотых…

— Ну, некоторый прок все же есть, — ответила Изольда на сказанное им вслух. — В частности… я сказала тебе, какие у тебя причины не убивать меня — хочешь узнать, какие у меня причины не убивать тебя?

Кай проигнорировал риторический вопрос, продолжая глядеть в ее кошмарное лицо — он все же решил, что не будет отводить взгляд.

— Одна из причин состоит в том, что мне нравятся твои стихи. Скажу даже больше — ты мой любимый поэт.

— Я же никогда не пишу о любви, — криво усмехнулся Кай. — Точнее, у меня есть пара стихов о том, какая эта глупость и мерзость, но…

— Вот именно поэтому, — перебила его Изольда. — Ты все еще не понял?

— Что я должен понять? — пробормотал он, чувствуя себя идиотом. Она играет с ним, это очевидно, но это не просто игра кошки с мышкой, за ее иронией чувствуется нечто серьезное, нечто… настоящее…

— Хотя бы кто сделал это со мной, — она коснулась своего изуродованного лица.

— Какой-то… ревнивец? Мне сказали, что сейчас ни у кого из них не хватает духу причинить тебе вред, но, возможно, в прошлом, когда твоя сила была меньше…

— Значит, не понял, — вздохнула Изольда. — Тебе сказали правильно. Хотя насчет силы тоже верно. На меня заглядывались, когда мне было еще лет двенадцать, когда я еще ничего о себе не подозревала и не понимала, что от меня нужно всем этим взрослым мужикам… С четырнадцати мне уже просто не давали проходу. Отцу приходилось запирать меня в башне, как сокровище, за которым все охотятся. У нас был родовой замок, хотя, конечно, не такой, как этот — полуразвалившаяся башня в четыре этажа, одно название, что замок… «Древний, но обедневший род» — ты бы назвал это пошлым штампом, да? — так вот это про нас. У нас оставалось всего трое слуг, и тех отцу пришлось уволить — из-за меня. Он уже не мог им доверять, даже старику Тому, прослужившему нашей семье шестьдесят лет… Но все меры предосторожности не помогли. Меня похитили, пытались изнасиловать… но стоило мне посмотреть на насильника, и он рухнул к моим ногам, обливаясь слезами раскаяния. Я не утрирую. Представь себе эту сцену — жирный пятидесятилетний распутник, на котором пробы негде ставить, натурально рыдающий у ног пятнадцатилетней девчонки. Меня чуть не стошнило, особенно когда я увидела сопли, текущие из его носа. Само собой, я вернулась домой, нетронутая. Позже подобное повторялось еще несколько раз. Меня хватали, набросив мешок на голову… если бы хоть один из них догадался сделать свое грязное дело, не снимая мешка, у них бы получилось. Тогда еще да. Тогда еще обязательно нужен был мой взгляд. Но им он тоже был нужен, им хотелось видеть мое лицо… Были и те, кто сватался честно, но все они вызывали у меня отвращение — хоть старые богачи, хоть молодые рыцари. Как и сама мысль о том, что меня ждет в случае согласия — теоретическое представление об этом я к тому времени уже имела. И эти бесконечные серенады под окнами… я перебила все горшки в доме, швыряя их им на головы. Периодически утром там обнаруживался труп… нет, не убитый горшком, а заколотый более ловким, но ничуть не более умным соперником. Я умоляла отца бросить все, бросить родовой замок и уехать куда-нибудь в глушь… больше всего я боялась, что вместо этого он таки выдаст меня замуж — мы ведь жили фактически в нищете, а ему предлагали за меня очень хорошие деньги. Вопреки всем обычаям, да, согласно которым приданое должна давать родня невесты. Но он согласился не с ними, а со мной, и увез меня в хижину в горах… тогда я думала — это потому, что он меня любит. А потом поняла, что это так и есть, — Изольда жестко усмехнулась левой половиной лица. — Когда мне было семнадцать, он покончил с собой. И я поняла, почему он это сделал. Просто не мог больше бороться с искушением. Мой родной отец, бывший для меня всем. Матери я не знала, она умерла при моем рождении… так, кстати, всегда бывает, когда рождается маг, ты в курсе?