Анатолий Дроздов - Смок - боевой змей

— Почему? — удивился отрок.

— Так не воют. Ты хоть раз видел сечу?

— Нет. Как батьков убили, и то не видел.

— Расскажу. Конные летят на врага с копьями, те засыпают их стрелами. Сшиблись, копья — долой, в тесноте с ними не развернуться, начинается сеча. Тут уж кто проворней… Пешие идут друг на друга тоже с копьями, тоже стреляют из луков и только в двадцати шагах начинают бросать сулицы. Потом — в копья! Не удержал врага на длине древка, копье бросай, доставай нож… Такая теснота начинается, что повернуться трудно! Еще сулицы добре бросать со стен, когда враг идет на приступ. А с коня… На охоте разве. Еще можно, когда врага бегущего гонишь, но это подлое дело! Какой из него враг, раз бежит? Мечом плашмя или древком копья ударил, оглушил и связал для полона… Беззащитного убивать — грех! Так что брось…

Тем же вечером, натирая в бане Некраса мочалом, Олята осторожно потрогал шрам на его груди.

— Это что?

— Говорил: учителя добрые были! — хмыкнул Некрас.

— Разве так учат?

— Бывает и так. Тебе спину пришлось выдубить, чтоб понимать стал, а меня учили железом.

— Это сулица?

— Нож…

— Убить хотели! — догадался Олята.

— Хотели, да не вышло! — криво усмехнулся Некрас. — Рубаха железная на мне была, да и нож в кость попал. Не дошел до сердца. Учил же тебя: в грудь не меть! Бей в мягкое… На человеке много мест, броней не закрытых, где жилы важные проходят. Достаточно легко чиркнуть — ножом или сулицей, и ничто не спасет. Я места те углем мазал, помни!

— Что стало с тем, кто ножом ударил? — спросил Олята.

— С ним не стало, с ним еще станется, — загадочно ответил сотник и принялся обливать себя из ковша…

8

Едва переступив порог дома Улыбы, Некрас понял: сегодня меда не будет. Стол, за которым, выпрямив спину, сидела Улыба, был пуст, губы хозяйки (пухлые, алые губы, созданные, чтоб их целовали) сурово поджаты. Руки сотника, привычно потянувшиеся к застежке пояса — снять вместе с саблей и бросить на лавку — замерли на полпути. Некрас остановился у порога и заложил руки за спину. Захочет хозяйка — позовет. Нет — уйти проще.

— Приходила твоя… — зло сказала Улыба. — Сказала: ты послал!

— Кто приходил? — не понял Некрас.

— Блядь! — вспыхнула Улыба. — Молодая, красивая, одежа на ней добрая… «Некрас, — говорит, — велел кормить!»

— Так это нищенка! — догадался сотник.

— Не похожа на нищенку! Я же кажу: молодая, красивая, одежа добрая…

— Купила, значит, одежу. Я денег дал.

— Ты, выходит, их одеваешь, а кормить я должна?

— Я заплачу. Она не сказала?

— Почему я должна их кормить — даже за твое серебро?! — взвизгнула Улыба. — Совсем сором потерял! Блудник!

— Послушай! — Некрас шагнул ближе. — Она вдова, мужа, как у тебя, засекли. Дом сгорел, дети малые…

— Ты пожалел?

— Должен пожалеть.

— Это почему?

— Потому как дом ее спалил. Из Городца она…

— Всех не пожалеешь… Мало ли у кого мужа убили, или дом спалили… Кто мне помог, как овдовела? Сама мед варила и торгу стояла!

— Тебе дом остался, доброе какое-никакое, примирительно сказал Некрас. — У нее — совсем ничего. А к тебе послал, потому как в Волчий Лог ее не пустят — там сторожа.

— Лжа! Не потому.

— Почему?

— Потому, как там еще одна!

— Кто?

— Служанка твоя!

— Оляна? — удивился Некрас. — Дите она.

— Совсем не дите! Видела… Кобель!

— О чем ты!

— Об этом! Серьгами новыми на торгу похвалилась, а люди зубы скалят: Некрас и другой купил! Сам в уши вдел! Было?

— Было! — усмехнулся сотник. — Вдевал. Олята сестре подарок выбирал, я помог. Об этом тебе не сказали?

— Откуда у слуги серебро на серьги?

— Я дал.

— За что?

— Услужил хорошо.

— Он услужил или сестра его? Глаза твои бесстыжие!.. — Улыба заплакала. — Весь торг надо мной смеется: «Плохо греешь сотника, раз за другими бегает!» Батюшка поначалу епитимью наложил, а теперь и вовсе к причастию не пускает, говорит: «Нечего тебе! В блуде живешь…» Думала, счастье нашла… Тут бьешься, чтоб ногату на прокорм заработать, а он серебро горстями кидает! Блудник! Язычник! Жеребец!..

Улыба еще что-то кричала обидное, но Некрас слушать не стал. Повернулся и вышел. В сенях он столкнулся со служанкой, Гойкой.

— Выгнала! — участливо спросила девица.

«Сам ушел!» — хотел сказать Некрас, но передумал и просто кивнул.

— Меня побила! — пожалилась Гойка. — С торга воротилась злая, а как та нищенка пришла, совсем разъярилась… Лютует! Тебе, боярин, служанка не надобна?

— Нет.

— Понадобится, зови! Я работящая, расторопная, все умею.

— Запомню! — пообещал Некрас. — Кобылу расседлала?

— Не! Знала, что выгонит.

— Веди!

Некрас был в седле, когда Гойка подбежала ближе:

— Про сотника Улыба тебе сказывала?

— Какого сотника?

— Нищенка, которая приходила, просила передать тебе: в Белгороде объявился сотник Великого, Жегало. Он в Городце заправлял до того, как город сожгли, нищенка его добре запомнила — много зла сделал. Этот Жегало под половца рядится, голову и бороду обрил, но нищенка узнала.

— Подслушала разговор? — усмехнулся Некрас.

— Ага… — опустила голову Гойка.

— Ты и впрямь расторопная! — похвалил Некрас. — Ведаешь, где нищенка живет?

— Ведаю!

— Держи! — сотник протянул ей горсть серебра. — Ногата тебе, остальное ей!

Гойка отворила ворота, и Некрас выехал на темную улицу. Ворота, закрываясь, скрипнули за его спиной. Некрас остановился, задумавшись. Следовало немедля упредить Светояра о лазутчике, но был поздний час. «Спит старик! — подумал сотник. — Только обругает меня. Коли Жегало и в самом деле в Белгороде, до утра никуда не денется. Ворота заперты, чужого не впустят и не выпустят. С рассветом прискачу…»

Приняв решение, Некрас тронул каблуками бока Гнедой. Кобылка лениво зашагала привычной дорогой. Из-за облака показалась луна, залив улицу тусклым светом, и сразу же привычное око сотника заметило неясную тень, плотно прижавшуюся к высокому забору неподалеку. Тень пошевелилась, послышался хорошо знакомый сотнику скрип.

«Уд коний!» — про себя выругался сотник, выхватывая саблю. Ударил каблуками Гнедую под брюхо. Кобылка всхрапнула и понеслась вскачь. Щелкнула тетива, и Гнедая закричала, падая на колени. Некрас изловчился и ударил. Кончик клинка достал ночного убийцу — тот ничком рухнул в мягкую пыль. Некрас соскочил с падающей Гнедой, подошел ближе. Привычно ткнул лежавшего носком сапога. Тело было тяжелым и обмяклым — мертв. Некрас склонился и в неясном свете луны разглядел: кончик сабли вошел убитому посреди виска и, разрубив лобную кость, вышел у переносицы. Лицо у покойного было широкоскулое, разрез глаз узкий, халат и шапка — половецкие. «Рядится половцем…» — вспомнил Некрас и снова выругался.