Анатолий Дроздов - Малохольный экстрасенс

– Один человек сказал мне, что делать это не стоит, – наконец нехотя ответил он, – а этому человеку я всегда верил. Теперь вижу: или он ошибся или же по непонятной причине обманул меня…

Обратной дорогой они не проронили ни слова…

12.

События последних дней настолько утомили Панова, что он решил взять отпуск. К тому же вот уже два месяца он работал без выходных и практически не выходя из стен – и чувствовал себя по этой причине весьма скверно. Плохо спал, а, просыпаясь ни свет ни заря, бездумно глядел в белый потолок, не чувствуя в себе сил даже для того, чтобы просто встать…

Он попросил Мишу объявить очереди, что примет только тех, кто успел записаться заранее, и работал еще два дня. А наутро третьего самолично уложил в сумку то, что счел необходимым, и поехал на автостанцию. Несколько дней назад он вспомнил о приглашении Фадея Егоровича (так звали гостившего у него старичка-лесовичка) и решил им воспользоваться.

Лесовичок встретил его радушно. С удовольствием принял подарки себе и супруге (Панов не поскупился на них и понял, что угодил), а потом повел показывать свое хозяйство. Жил Егорович (так звала его супруга и как-то сразу стал звать Панов) в большом рубленном доме-пятистенке, на самом краю деревни, у леса. Значительную часть этого не нового, но еще крепкого дома, занимала огромная русская печь; вокруг нее на прибитых к потолку шестах висели пучки трав, наполнявшие дом легким душистым ароматом. Егорович долго объяснял ему, какая трава от чего помогает; Панову это было неинтересно, он почти не слушал, поэтому ничего и не запомнил.

Поразила его кладовая Егоровича: стены ее от пола до потолка закрывали полки, сплошь уставленные бутылками всех форм, видов и цветов.

– Вот, Димитрий, погреба мои, – торжественно сказал лесовичок, довольный произведенным впечатлением. – Настоечки, наливочки, водочки – такого нигде больше не увидишь и не попробуешь. Только у меня!

– Что, сами делали? – спросил изумленный Панов.

– Вот этими самыми руками! – потряс Егорович ладонями. – Все – от начала до конца!

– Так это самогон? – протянул разочарованный Панов.

Егорович обиделся.

– Самогон у бабок, которые им людей травят, а у меня водочка домашняя – почище казенной. Народ, милый ты мой человек, обленился и забыл, как предки делали. Ему сегодня лишь бы побыстрее: бросил сахар в воду, добавил дрожжей – и уже аппарат тянет. А какая из сахара может быть водка? Ром, разве, так здесь не Ямайка, а мы не негры – делать его не умеем. Вот и получается сивуха. А я вот не ленюсь зерна ржаного прикупить – заметь, именно ржаного, другое для такого дела не годится – прорастить его, как положено, смолоть и брагу заварить, – Егорович аж раскраснелся, объясняя. – Аппарат у меня хотя и хороший, но не промышленный – ректификация не та. Поэтому продукт затем чищу. И не марганцовкой, как бабки наши – и то, если они его еще чистят, часто и этого нет – а угольком, как положено. Знаешь, сколько наши предки способов очистки водки придумали? – лесовичок схватил его рукав. – Сотни! Сам в книгах читал. Даже яичным белком. Но лучше всего – древесный уголь. Березовый. Сам жгу, получается – лучше не надо! Два-три раза водочку сквозь уголь процедишь – она, как ключевая вода, без запаха, мягкая. У меня ее даже ОТК проверяло – высшим сортом отметило.

– Какое ОТК? – удивился Панов.

– Самое настоящее, – Егорович аж засветился от удовольствия. – Когда у нас тут борьба с пьянством была, приехала раз из района милиция – самогонщиков шерстить. Наш-то участковый меня не трогал – хороший человек. Нальешь ему стакан с закусочкой, с собой бутылочку дашь – вот и все дела. А эти навалились: сдавай, говорят, дед все добровольно. Ну, аппарат не нашли – он у меня постоянно в лесу, а водку забрали. Ее тогда мало было, но "козла" своего полного нагрузили. Протокол составили. Через месяц вызывают повесткой, – лесовичок снова захихикал, – говорят: так, мол, и так, Егорович, экспертиза признала, что у тебя был не самогон, а водка высшего качества. Так что дело против тебя прекращаем. А сами мнутся. Извини, говорят, дед, тут тебе изъятое положено вернуть, а хлопцы наши раньше этого ОТК разобрались – только посуда осталась. Подпиши бумагу, что претензий не имеешь…

– И подписали? – улыбнулся Панов.

– Подписал, – махнул рукой Егорович, – пусть им на здоровье. Если ко мне по-хорошему, то и я…

За обедам они отдали должное и настойкам, и наливочкам, и водочкам; Панов, которому никогда в жизни не приходилось пробовать ничего подобного, пришел в полный восторг. Особенно понравилась ему анисовая: она просто таяла во рту, оставляя легкую сладковатую свежесть. Егорович прямо лучился от удовольствия.

– Это тебе, Димитрий, не городское пойло, что у вас по магазинам стоит, – вдохновенно комментировал он. – Понавезли из-за границы, этикеток красивых налепили, а попробуешь – тьфу! Ну, ректификация у них может и хорошая, но гонят ведь из чего? Хорошо еще, когда из пшеницы заплесневелой. А то ведь – я узнавал – из картошки и буряка. Потом водой разведут дистиллированной – ни вкуса, ни мягкости. Или бухнут еще сиропа – вот тебе и ликер. А в ликере том один сахар. У нас, русских, своя наливочка лучше всякого ликера – на свежей ягодке настаивается. И аромат тебе и вкус…

– И покрепче, – поддакнул Панов, успевший снять пробу с наливочки лесовичка.

– Это само собой. Крепость у хлебного вина должна быть 40 процентов. И по весу спирта, а не по объему, как за границей. Дмитрий Иванович Менделеев, тезка твой, формулу открыл. Ученый был человек, царствие ему небесное, во всем знал толк…

– А как вы ее взвешиваете? – полюбопытствовал Панов.

– Зачем взвешивать? У меня спиртометр есть. И не тот, что у вас на базарах продают, а настоящий, лабораторный. Я в спирт водицы ключевой добавлю, замерю – все путем. Хорошая настоечка, милый ты мой человек, это не только радость, но и лекарство – испокон веков на Руси ею лечились. И коли употреблять умеренно – только на пользу здоровью. По себе сужу. В газетах вон пишут, что на мужскую способность это дело влияет. А ты спроси у Петровны моей: как на меня повлияло?

– Да ну тебя, дед! – засмущалась Петровна, пухленькая, милая старушка с не по возрасту румяным лицом.

– Нет, ты скажи! – настаивал порядком захмелевший Егорович, и Петровна, плюнув, выбежала из-за стола. Панов хохотал, Егорович вторил ему мелко и часто…

Вечером они отправились к лесной речушке, протекавшей неподалеку, – ладить обещанную Егоровичем уху. Там, у полощущих длинные ветви в воде кустов, стояли две плетеные из лозняка верши. Они вытащили их кошкой и набросали ведерко золотистых жирных линей и коричневых толстых щук. Егорович позволил ему только выпотрошить и почистить рыбу. Уху в черном закопченном казане варил сам, время от времени бросая в кипящее варево очередную порцию рыбы, которую вскорости вылавливал же обратно большой алюминиевой шумовкой. Готовую рыбу он складывал в эмалированную миску величиной в средних размеров тазик.