Уэлихолн - Торин Владимир

— Сейчас, мои хорошие, сейчас, подождите чуть-чуть, — попытался успокоить их Томми, но голодный кошачий ор лишь усилился — бедолаги не ели со вчерашнего вечера.

— Чарли, давай сюда свою сумку!

Когда сумка оказалась внизу, Томми открыл ее и на глазах у взбудораженных котов достал связку копченых колбасок. Следом показались здоровенная бутыль с молоком, сосиски, немного вяленой рыбы и хлеб. Сняв со спины портфель, мальчик вытащил из него еще и свой собственный школьный завтрак — прожаренный кусок бекона и сэндвич с сыром. Недолго думая, Томми принялся раскладывать еду и разливать молоко по заготовленным мискам.

— Ничего-ничего, потерпите еще немного, — приговаривал он. — Скоро уже Хэллоуин. Вот только он пройдет, и мы вас всех выпустим. Это для вашего же блага…

Все сидящие в ящиках коты, как уже говорилось, были черного цвета — ни единой белой полоски или пятнышка. Именно таким котам в Уэлихолне незадолго перед кануном Дня Всех Святых грозила настоящая опасность: кто-то их отлавливал, а затем, по слухам, через несколько дней их тушки находили валяющимися на перекрестках города. С некоторых пор Томми и Чарли задались целью остановить подобное безобразие. В преддверии праздника уже два года кряду они сами устраивали облавы на черных котов и всех, кого им удавалось изловить, тащили сюда, в этот самый погреб, чтобы сберечь их черные мохнатые души от этой печальной участи.

— Чарли, давай сюда Утопленника! — крикнул кошачий повар. — Ты его уже покормил?

— Нет, он же царапается, а еще сбежать норовит, только слабину дай.

— Ладно, я ему тут оставлю. Спускай осторожно.

— Ага. Только сумку мне брось, а то как бы не вырвался — шустрый, пройдоха…

Томми швырнул Чарли опустевшую сумку. Сверху послышалась характерная возня, после чего яростно орущая сумка с котом внутри была торжественно спущена вниз, прямо в руки поджидавшего Томми. Очередной постоялец отправился в подготовленный для него ящик, в котором его уже ждал роскошный обед из сосиски, куска рыбы и блюдца с молоком.

«Утопленник» — наскоро накарябал Томми на ящике мелком и пририсовал рядом цифру: «13».

— Чертова черная дюжина, — сообщил он наверх и стал выбираться.

Коты начали царапать свои ящики, и этот звук вдруг напомнил Томми о метле, шаркающей по земле в парке. Мысли его вернулись к чудаковатой мисс Брум и ее словам.

День, полный странностей… Люди, странно себя ведущие…

В душе у Томаса Кэндла поселилось такое же, как и весь день, странное чувство: ожидание чего-то. Чего-то очень нехорошего.

Виктор писал уже полчаса. На страницы его тетради из головы перекочевывали не только подозрения по поводу неведомого голоса, но и мысли касательно перемен в Кристине, в матери, в доме.

Что-то здесь творилось. Что-то неладное. Он пока не понимал, что именно, но в той напускной сонливости, в которую был закутан Крик-Холл, ясно ощущалась угроза. Еще и странный голос не давал покоя…

Виктор мучительно пытался не ломать голову, изобретая объяснения произошедшему, пока все не запишет. И тут, когда перо чернильной ручки вывело «…уж не связан ли шепот из пустой комнаты с таинственной Бетти Сайзмор?», до Виктора донеслись крики.

Кричала женщина. На два голоса. Или, что вероятнее, кричали две женщины. У одной голос был густым, как звук виолончели, у другой — высоким и истеричным, как надорванная скрипка. На первом этаже явно кто-то ссорился. Сосредоточиться в такой обстановке было попросту невозможно…

Виктор отложил тетрадь и ручку, вышел из комнаты и зашагал к лестнице. Он понимал, что встревать в чью-то склоку — не лучшая идея, да и вообще это не слишком удачный момент для появления, но все же надеялся, что, если они там ссорятся друг с другом, их гнев и раздражение минуют его, ну, или заденут лишь краешком…

Как и в детстве, он медленно и осторожно спускался по этим деревянным ступеням, касаясь левой рукой резных перил и пытаясь услышать, не ходит ли там где-то мама.

Голоса из гостиной становились все громче и отчетливей, и в какой-то момент идти туда уже совершенно расхотелось. Виктор подумал, что, быть может, стоит все-таки вернуться в комнату, закрыть дверь и повернуть ключ. И не выходить. Никогда не спускаться к обеду. Остаться там навсегда…

Но нет. Что-то все же тянуло его вниз. Это «что-то», помимо любопытства, было пониманием: он приехал сюда вовсе не для того, чтобы ото всех прятаться.

На выступе перил сидел кот. По мнению Виктора, ничего не видя (а глаза кота по-прежнему скрывались под повязкой), сидеть так высоко было довольно опасно, но кота это, похоже, не слишком заботило.

— Осторожнее, Конни, — шепнул Виктор.

Кот презрительно повернул к нему голову: мол, занимайся своими делами. И еще: «Для тебя я не Конни. А мистер Коннелли».

— Ну и ладно… — то ли коту, то ли самому себе сказал Виктор и продолжил спуск.

Стоило ему сойти с последней ступеньки, как его тут же посетила тревожная и действительно пугающая мысль: «Началась война».

Из гостиной на паркет перед лестницей лился рыжий свет — там ярко горел камин, и в его отсветах панели вишневого дерева, ступени и пара огромных резных буфетов словно пылали. Треск огня смешивался с мрачностью и зловещестью симфонического оркестра, играющего из старенького бабушкиного радиоприемника. Тот, к слову, едва ли не надрывался, но никто и не думал о том, чтобы немного приглушить звук.

Гостиная была охвачена… бурей эмоций. По ней метались два вихря: вихрь в сиреневом и вихрь в алом.

— И как ты только додумалась это сделать?! — кричала женщина в длинном алом платье.

Это была тетушка Мегана, старшая сестра матери Виктора. Ее боялись все представители мужской части семьи Кэндл, а особенно — ее супруг, несчастный дядюшка Джозеф. Тетушка Мегана была городской светской львицей — или, вернее, таковой себя считала. Дни напролет она занималась тем, что разъезжала по городу на таксомоторе мистера Эндрю, который получал двадцать фунтов в неделю и был несказанно счастлив возить такую великолепную видную даму. Мегана заезжала в ресторан, наводила суматоху в единственном в городе книжном клубе, заглядывала в ратушу, где часок или около того сводила с ума господина мэра, скандалила в попечительском совете школы имени Губерта Мола, а потом вторгалась в церковь, где пыталась «вывести на чистую воду» местного пастора.

Тетушка была очень занятой особой и ненавидела все семейное: готовку еды, уборку, вязание, шитье и ухаживание за домашними животными — такими как кошки, собаки, канарейки, крысы и дети. Но при этом она, как бы странно это ни звучало, просто обожала «быть миссис Кэндл». Она гордилась своей родовой фамилией и изо всех сил напоминала окружающим, кто она, отчего все в городе считали Кэндлов поголовно заносчивыми, высокомерными ханжами, с которыми дел лучше не иметь.

— А что такого?! Хлам и есть хлам! — кричала женщина в вязаном сиреневом платье.

Это была тетушка Рэммора, младшая сестра матери Виктора. Злобная, завистливая, мелочная, подлая, мстительная, невероятно склочная и ненавидящая всех кругом. Она была так худа, что казалось, будто все ее тело состояло из одной лишь ядовитой змеиной железы. Хоть Рэммора почти постоянно и пребывала в доме (если только не строила козни где-то еще), из-за своего характера и неуживчивости она была вынуждена обретаться в небольшом пристроенном к особняку флигеле с отдельным входом. К слову, свою бывшую спальню в доме, откуда ее со скандалом выселили, она лично наполнила коллекцией мерзких жаб, чтобы никто не вздумал там поселиться после нее. В этом была вся Рэммора.

— Это не хлам! Это антиквариат, пришибленная ты истеричка! — тетушка Мегана нависала над сестрой и, казалось, вот-вот набросится на нее.

— Неужели? — скривила злобную усмешку тетушка Рэммора и потрясла головой. Самой яркой отличительной особенностью ее внешности всегда были странные и дикие прически, в которые тетушка вплетала различный хлам. К примеру, сейчас в ее черных блестящих волосах виднелись часы на цепочке с разбитым стеклышком, чей-то монокль, птичьи перья, вязальная спица и несколько катушек ниток.