Андрей Валентинов - Рубеж

Ну, то не смерть! Знала панна сотникова — не таков ее батька, чтобы самому пропасть и черкасов верных сгубить. Нет черкасскому роду переводу! Увидятся! Не сегодня-завтра застучат у замка копыта! А как сама рассказывать начала, страшно стало на хлопцев смотреть.

Почернели.

Ворота заложили бревном и еще одним подперли — для верности. Гармату, что братья на чортопхайке привезли, против тех ворот и пристроили: вдруг вышибут-таки? А с гаковницей не расставался Петро-молчун. Так и ходил с ней по заборолу — улыбался, ладонью поглаживал. Ну ровно кошку!

Думали вначале: обрадуется народ здешний, что Мацапуру-изверга повязали. Или хотя бы внимания не обратит. Так ведь нет!

Пришли! Пришли — не уходят!

К самому валу несколько мугырей подтащили какой-то сверток. Подтащили, развернули. Только и моргнула Ярина — полотно белое. Два аршина в ширину, в длину же все десять будут. А на том полотне белом — литеры киноварью красной…

— «Сво-бо-ду до-бро-му гос-по-дину Ма-за-пуре», — по слогам прочитал Хведир. — Странно, хлопцы. Языка не знаю, а литеры разбирать могу. Дивные дела!

Ярина хотела пояснить пану бурсаку про толмача невидимого (ишь, трудяга, литеры — и те подсказывает!), но тут же оборвала себя. В литерах ли дело?

— Он же!.. Мацапура — злодей… Он же, хлопцы, их вешать хотел! Шибеницы ставить! И подати… подати втрое поднять! А они…

— Дурни потому что! — авторитетно заявил Мыкола Еноха. С ним не спорили. Да и не поспоришь особо со старшим сыном покойного пана писаря. Сажень косая в плечах, кулаки пудовые, и норов такой, что — поберегись! На Дунае был старшой Еноха над запорожцами-чупрындырами десятником. И слушались, химерники, шапки ломали. Что и говорить — справный черкас. Коренной!

— Читал я книгу одну, — задумчиво молвил Хведир. — Персидская, «Яваз Мусам» называется. Так сказано там, что крули персидские некий талан от Бога имеют, «хваром» зовется. И кому тот «хвар» Бог пошлет, того и слушаются во всем. И не только слушаются — любят. Чего бы крули те ни творили — хоть пытали, хоть смертью казнили. А все одно — любят.

— От я и говорю — дурни, — подтвердил Мыкола. — А ну-ка, Петро, наруби-ка гвоздей да в гаковницу забей. Хотя стой! Лучше солью заряди.

Петро-молчун только угукнул. С детских лет говорить не любил. Думали вначале — немым родился, ан нет, на месте язык оказался. Да только ворочался редко.

Толпа между тем напирала. Иные уже и в ров спустились — по шею в зеленой ряске. Кое-кто и на вал карабкаться начал. А крику-то, крику!

— Свободу Мазапуре!

— Свободу нашему доброму наместнику!

— Вы не имеете права! Не имеете права!

Переглянулась Ярина с Хведиром, на Мыколу взглянула. Чего делать-то? В ответ кричать, все злодейства упыря клятого помянуть?

Поверят ли? Ежели до сих пор Мацапуру-кровопийцу не раскусили, то кричи — не кричи, не будет толку.

Подошел Петро с гаковницей, присел у каменного зубца, к плечу зброю приладил.

А толпа уже возле самых ворот. Откуда-то лестницы взялись, а вот и бревно тащат. Не иначе, путь прошибать решили.

— Сво-бо-ду Ма-за-пу-ре! Сво-боду!..

Покачал головой Мыкола, рукой по усам черным провел.

— А ну-ка, Яринка, закрывай уши! Давай, Петро!

— Гы!

И — бабахнуло!

Когда Ярина руки от ушей оторвала, от толпы уже, почитай, не осталось ничего. Только во рву кто-то еще бултыхался, никак выбраться не мог. да какой-то мугырь кругами у ворот бегал, за бок держась.

Крупная соль попалась. Видать, мололи плохо!

Остальные были уже далеко. Стояли, кулаками воздух молотили. И кричали, само собой.

— Аспидовы пасынки! Аспидовы пасынки замок захватили! Глиняный Шакал! Глиняный Шакал!

Громко кричали, от души. Не иначе, хотели, чтобы их в замке услышали. Услышали. Пришлось Ярине пояснять, кто таков Шакал Глиняный и как с ним должно бороться. А вот с пасынками Аспидовыми промашка вышла. Вроде бы и понятно, а все же не очень.

Даже Хведир-Теодор помочь не смог. Протер окуляры, руками развел.

Не знает.

— И ладно, — заявил Мыкола Еноха. — Аспидовы, не Аспидовы, пасынки, не пасынки, а больше не сунутся, мугыри! Ну, пошли, что ль, Яринка?

Поморщилась панна сотникова, трость пальцами сжала. Знала, куда идти предстоит! Не хотела. Только понимала — придется.

За толстыми прутьями, за пудовым замком спрятан был Мацапура.

Словно зверь лютый.

Ну, так он и есть — зверь!

Клетку железную в самом глубоком подвале отыскали. Отыскали, подальше в темный угол задвинули…

Капало с потолка. Сырость за ворот проникала. Чадил огарок свечной. И показалось Ярине, будто вырос Дикий Пан, раздулся, плотью панской клетку заполняя. Словно и не человек он уже.

А может и вправду — не человек?

Перекрестилась Ярина. Мыкола понял — улыбнулся, погладил по плечу.

Держись, мол, Ярина Логиновна!

Поначалу думала, что станет Дикий Пан прутья грызть, диким зверем реветь, клетку расшатывать.

Не стал. Тихо сидел, очи потупив. Только шевелились толстые губы — беззвучно.

Или молитву читает? Так знаем мы эти молитвы!

Переглянулись Мыкола с девушкой, ближе подошли.

— Чуешь ли нас, пан Станислав?

Не ответил — только губами зашевелил чаще.

Дивно стало Ярине. Сколько раз представляла такое, сколько мечтала! Думала, кинется на Дикого Пана, зубами рвать будет, железом каленым жечь. А вот теперь стоит перед своим ворогом смертным, и вроде бы как сказать нечего.

Да и о чем говорить с нелюдем? Только об одном. Ну, так о том сам

Мыкола скажет.

— Суд тебя ждет, пан Мацапура-Коложанский, а после суда — огонь пекельный.

Дрогнул голос Мыколы. Понимала Ярина, что держит себя Еноха-старший из последних сил. И то — каково с убийцей родного батьки речи вести?

— И чтоб огонь тот хоть на чуток меньше жег, сделай единое доброе дело в жизни своей упыриной: поведай, чего кнеж тутошний супротив нас, супротив Войска Запорожского удумал? Скажи — и умирать тебе легче станет. А живым тебя все одно не выпустим. Так и знай!

Не ответил Дикий Пан — молчал. Даже губами шевелить перестал. Нахмурился Мыкола, хрустнул пальцами, кулаки сжимая.

— Или, думаешь, подмоги дождешься? Так подмога за стенами, а мы — тут. Не скажешь — мучить начнем смертно. И огонь тебе будет, и железо. Сам пытать стану — не побрезгую. Потому как не человек ты — нелюдь и всему поспольству ворог. Ты не скажешь — боль твоя скажет!

Даже Ярине не по себе стало от слов таких. Знала — не шутит Мыкола. Не побоится руки замарать.

Поднял голову Дикий Пан. Приподнялся грузно — дрогнула клетка. Вперед подался, ручищами за прутья взялся. Посмотрел…

Сжала Ярина Мыколину руку. Ой, и страшно смотрел Мацапура! И не на Еноху — прямо ей в глаза. И почудилось девушке, будто слышит она панский голос: