Ольга Романовская - Дама с единорогом

— Да отвяжись ты! — Бидди двинула ему локтем в грудь.

— Извини, девочка, денег нет, так что придётся поработать за так.

Он схватил её за руку и насильно усадил рядом с собой на скамейку:

— Выпей с нами для затравки!

Бригитта оттолкнула протянутую ей кружку и укусила пьянчужку, пытавшегося пошарить у неё под платьем.

— Грэг, она меня укусила! — плаксиво пожаловался он товарищу, показывая кровь на запястье.

— Ничего-то ты не умеешь, дурак! — обругал его друг. — Смотри, как надо.

Он ловко повалил Бидди на скамейку и велел товарищу крепко держать её голову и руки.

— Э, полегче там, парень! — крикнул вовремя подоспевший Симон.

— Да ладно тебе, Рыжая борода, тебе тоже достанется.

Вместо ответа Симон больно двинул ему в скулу.

— Всё из-за тебя, дрянь! — сквозь зубы процедил посетитель и со всей злости ударил Бригитте в живот. Она вскрикнула и медленно сползла на пол. Перед тем, как потерять сознание от боли, волнами расходившейся от живота по всему телу, Бидди успела услышать глухой звук падающего тела и порадовалась, что убийца её не родившегося сына не остался безнаказанным.

* * *

Это вертелось в его голове, вертелось и билось, словно птица, попавшая в силок. Он не мог думать ни о чём, кроме своей последней поездки в Уорш. Несмотря на обилие дел в Норинском замке, у него из головы никак не шла последняя выходка супруги. Она посмела выгнать его, да как! С позором! Его, собственного мужа, на глазах у его людей. Его выставили за ворота ее слуги, выставили, будто он был безродным бродягой…

А ведь совсем недавно она была так мила с ним и, вроде бы, даже любила… Но любила ли? Женщины лживы и порочны, их можно учить палкой, другой науки они не понимают.

— Когда, — в который раз спрашивал он сам себя, — я превратился из мужчины в ничтожество? Когда эта ведьма стала для меня дороже собственной чести? Что, получил? Она растоптала твоё доброе имя, втоптала в грязь! Она потешалась над тобой, а ты молча терпел! Да что она — даже ее служанка посмеялась надо мной. Дерзкая вилланка, следовало всё-таки её повесить! Ничего, я ей это припомню, я всем все припомню. Её хозяйка на собственной шкуре узнает, чего стоит честь Норинстанов. Низкое отродье, не наделенное Создателем душой, она посмела выставить на посмешище меня, своего мужа и повелителя! Святой Давид, она пожалеет об этом, хватит жалеть её! И те грязные вилланы, что провожали меня ехидными взглядами, еле сдерживая смех, тоже заплатят. Я дотла сожгу их дома — пусть знают, каково оскорблять графа Норинстана!

Он вспомнил всё: и ту ночь у Северна, когда баннерет Леменор целовал ее в губы, и ее талисман у него на рукаве, её холодность, надменность и ложь, все-все знаки внимания, оказанные другому, все колкие слова, сказанные ему, — вспомнил то, как унижался перед ней, открыто признаваясь в любви, и то, как она его отвергла. И солдат Леменора в её замке. Раскаивалась ли она? Нет, даже тогда, когда он застал ее с любовником, она не раскаивалась, она боялась расправы. А он пожалел ее, хотя не должен был жалеть! Если бы он тогда не пожалел ее, не было бы этого унижения.

Сука, лживая сука, открыто признававшаяся, что наставляет ему рога. А он… он словно её собачонка.

Она обвиняла его во лжи… Но он ли солгал ей? Он ли нарушил данную перед Богом и людьми клятву?

— Да, я ее собачонка. Жалкий подкаблучник и рогоносец, раз до сих пор не порвал с ней. — Граф грустно усмехнулся. — И даже теперь, после всего этого, я люблю её. Люблю… Силы небесные, как же она хороша! А она… Неблагодарная, я сделал её своей супругой — а она… Иезавель! И кто, кто встал поперёк моего пути? Баннерет, безусый мальчишка!

— Святой Давид, неужели нельзя от него избавиться?! — мысленно кричал он. — Господи, почему ты не позволишь ему напороться на нож какого-нибудь пьянчужки, почему его ничего не берёт?

Особенно тяжело было ночью, когда ему мучительно не хватало вероломной супруги, днём в пучине дел боль отступала. Граф наблюдал за укреплением стен, сооружением ловушек для незваных гостей, заготовкой провианта, ездил по деревням, выясняя, не замечал ли кто чего-нибудь подозрительного на границе. Он знал, что соблюдаемый им нейтралитет дорого ему обойдётся, будет истолкован как предательство, и всё чаще жалел, что у него есть валлийские родственники. Какого чёрта ему понадобилось помогать этому ослу, какого чёрта он в своё время принял Идваля вместо того, чтобы сдать его властям! Они ведь бедные попрошайки, им нечего терять, не то, что ему! Но они были его родственниками. Пока его отец томился в тюрьме, Ид жил у Норинстанов, и Роланд, вопреки здравому смыслу, ни за что не выдал бы его, не отказал бы в помощи уплаты давнего долга чести двоюродному дяде, а теперь терпеливо ждал, пока ненавидевшие его англичане придут жечь его земли. Он встретит их во все оружие, он не позволит им вздёрнуть себя, словно какого-то виллана. У Смерти будет славный пир, она будет довольна тризной по его чести!

Норинстан надеялся потребовать повторного рассмотрения своего дела и назначения судебного поединка с главным обвинителем. Множество свидетелей подтвердят, что он требует поединка не в первый раз, что баннерет по малодушию отказывался от него — а это важный аргумент в его пользу. Человек, боящийся Божьего суда, лжёт, а всё обвинение построено на его словах, у них нет никаких улик против него, кроме словесных показаний Леменора и двух его свидетелей, один из которых мёртв. И убит не им, Роландом, а какими-то разбойниками; сам он в это время был совсем в другом месте.

Граф вздохнул, прикидывая, во сколько обойдётся его доброе имя. Придётся заплатить короне несколько тысяч фунтов и лишится части земель. Спокойнее было бы отдать Хотсвиль в Уорикшире. Это будет стоить ему больше трети годового дохода, но чем-то нужно жертвовать.

Он пробовал встретиться с шерифом, но его люди донесли, что у того есть приказ о его немедленном аресте. Роланд знал, что это значит: ему с мечом в руках придётся отстаивать свою честь, они все убеждены в его виновности. Значит, слово захудалого английского баннерета нынче стоит дороже слова графа с валлийскими корнями.

Все жили ожиданием неизбежной беды; в церквях каждый день молили Господа пронести мимо них чашу страданий. Унылым прихожанам казалось, что даже колокола звучали не так, как обычно: особенно гулко, низко, ритмично медленно рассекая воздух.

Волей случая в ту пору в Норинском замке оказалась Агнесса. Прискучив графу, она отошла Идвалю, потом — английскому солдату, от которого сбежала, спасаясь от ежедневных побоев. Несколько недель Агнесса скиталась по просторам Херефордшира, ночуя и питаясь, где придётся, зарабатывая по динару, а то и меньше от случайных клиентов, пока не оказалась в землях Норинстана. Она лучше всех знала, что это место небезопасно, но всё же упорно шла к своей цели — замку, где её ожидала еда и, быть может, кров.