Елизавета Абаринова-Кожухова - Искусство наступать на швабру

– A он, оказывается, составлен из отдельных плит, – не без удивления отметил детектив.

– Ничего удивительного, – проворчал Петрищев. – Целиком его сюда не затащить.

– Но плиты довольно большие, – задумчиво продолжал Дубов.

– Разве это имеет какое-то значение? – спросил Столбовой.

– Очень возможно, очень возможно... – Отыскав на барельефе корову, Василий посветил фонариком вверх и увидел изображение птицы с длинными крыльями и хвостом. – Похожа на ласточку?

– Да, это и есть ласточка, – подтвердил Петрищев. Столбовой и Серапионыч молча с ним согласились.

– Что ж, теперь все сходится, – с удовлетворением сказал Василий. -Ласточка, символ души...

– Василий Николаевич, может быть, хватит говорить загадками? – не выдержал инспектор Столбовой. – Я не спорю, барельеф замечательный, отдаю должное художественному мастерству наших предков, но не ради же осмотра старинных достопримечательностей вы сорвали всех нас с места и на ночь глядя повезли сюда?

– Ну что ж, – согласился Дубов, – сейчас я вкратце познакомлю вас с ходом своих мыслей, а потом мы с вами на практике выясним, насколько он был верен... Или наоборот, неверен. – Василий откашлялся, как лектор перед выступлением. – Когда я разговаривал с баронессой Xелен фон Aчкасофф, то она заверила меня, что древние кисляки хоронили сердце, считавшееся средоточием души, отдельно от тела в особом сосуде. В отчете же профессора Кунгурцева об этом ни слова. Но, с другой стороны, сосуд с сердцем, тем более если он имеет какую-то ценность, могли вынести похитители задолго до Кунгурцева. К тому же баронесса говорила, что сердце может храниться и в отдельном помещении, до которого профессор просто не добрался. Так что отсутствие сосуда с сердцем само по себе ни о чем еще не говорит. То же относится и к предполагаемым драгоценностям, которыми "снабдили" покойника в путь на тот свет. Во-первых, они могли отсутствовать изначально, так как древние кислоярцы отнюдь не всегда хоронили своих правителей вместе с золотыми и прочими дорогостоящими изделиями. Во-вторых, их могли забрать грабители. В-третьих, сам профессор...

– Никогда! – гневно перебил Петрищев. – Он был порядочным человеком! За это его и убили...

– Я не имел в виду, что профессор Кунгурцев что-то присвоил. Здесь другое. Весьма показательна судьба золотого гребня, украшенного национальным орнаментом – единственной драгоценности, которую Кунгурцев, по его словам, нашел в гробнице. Сначала гребень хранился в запасниках Кислоярского музея, а потом пришли оттуда, – Василий неопределенно, но выразительно указал в потолок, – и гребень реквизировали. И знаете, что сказал профессор Кунгурцев, когда директриса музея ему об этом сообщила? "Так я и думал!"

– Что он имел в виду? – удивился Столбовой.

– Элементарно, – вздохнул Дубов. – Покойный профессор прекрасно понимал, в какой стране мы живем. И что все сколько-нибудь ценное тут же будет, извините, просто разворовано.

– И вы полагаете?.. – не договорил Cерапионыч.

– Я полагаю, что Кунгурцев нашел здесь нечто большее, – уверенно подхватил Дубов, – но "обнародовал" только золотой гребень как своего рода пробный шар. И очень скоро убедился, что его самые пессимистичные предположения начинают сбываться.

– И где же сокровища? – невольно понизил голос Серапионыч.

– Очевидно, спрятал в надежном месте, – ответил детектив, – причем, скорее всего, в Кислоярске или его окрестностях. Этим я объясняю его неоднократные приезды сюда инкогнито. Он приезжал, чтобы проверить, на месте ли сокровища. Возможно, исследовал их как ученый. Или перепрятывал в другие места. Однако мафия ни на минуту не выпускала Кунгурцева из виду, и, несмотря на все предосторожности, это кончилось для него трагически.

– Значит, дело за малым, – невесело усмехнулся Столбовой. – Найти искомое место и взять сокровища.

– Или закопать еще поглубже, – сердито пробурчал Петрищев. – Чтобы всяким мошенникам не достались.

– Чисто по-человечески я полностью согласен со Степан Степанычем, -кивнул Василий, – но ведь мафия ни перед чем не остановится. Найдут ли они драгоценности или нет – но искать будут, причем не разбирая средств. A значит, будут и новые жертвы. Но если мы найдем сокровища, то как можно скорее передадим их настоящим ученым, коллегам Кунгурцева, и сделаем это максимально гласно и открыто, чтобы ни один облаченный властью прохиндей даже и подумать не решился бы, чтобы положить на них свою загребущую мохнатую лапу!

– Как вы наивны, Василий Николаевич, – вздохнул инспектор. – Неужели жизнь вас так ничему и не научила... Стойте! Слышите, что это?

– Что, что? – заозирались его спутники.

– Как будто что-то стукнуло у входа. Нет, наверно, померещилось.

– Да и кому тут быть, – добавил Серапионыч. – Разве что дух покойника...

– Ну и последнее, – немного помолчав, продолжал Дубов. – Когда я в музее разглядывал фотографию барельефа, то обратил внимание на неясное пятно прямо над коровой и сразу же подумал, что это может быть какая-то птичка. Правда, в прилагавшемся описании о ней не было сказано ни слова, и я решил, что это просто отблеск от вспышки или что-то подобное. Но теперь, убедившись, что там действительно ласточка, то для меня все встало на свои места. Ведь ласточка, по словам баронессы Xелен фон Aчкасофф, у древних кислоярцев почиталась символом души. Так же как и сердце. Трудно поверить, что Кунгурцев не заметил на барельефе изображения ласточки – значит, он не упомянул его намеренно. К тому же барельеф не монолитный, а состоит из нескольких плит. – Василий замолк и стал водить фонариком по краям той плиты, на которой была ласточка.

– Ну и что же? – не выдержал долгого молчания инспектор Столбовой.

– Очень просто! Сердце хранится в соседнем потаенном помещении, которое находится вот за этой плитой. – Василий ткнул фонариком в ласточку. – Кунгурцев его обнаружил, но по каким-то причинам утаил от всех эту часть своего открытия. Посветите мне, – детектив передал фонарик Столбовому, а сам принялся ощупывать силуэт ласточки – нажимать на него в разных местах и даже дергать за длинный хвост.

– A вы, голубчик, попробуйте сказать "Сезам, откройся", -сочувственно посоветовал Серапионыч.

– Нет, тут что-то другое, – пробормотал Василий, продолжая исследовать ласточку. Когда он добрался до головы, то клюв прямо под его пальцами стал проваливаться вглубь, а плита со страшным скрипом подалась вперед.

– Ну и ну, – неодобрительно покачал головой Петрищев.

Проход открывался все шире, и в затхлой гробнице неожиданно повеяло свежим ветерком – это казалось почти столь же невероятным, как все ходы и тайники могильного кургана.