Виталий Сертаков - Кузнец из преисподней

Ознакомительный фрагмент

Наливка не мог поймать никого из Большого и Малого городского круга – правительство попросту испарилось. Председателя думского нашли в петле. Секретаря, заводчика пришлого, бесы вместе с дворней порвали. Бумаги государственные порхали в огне. Казну, впрочем, кто-то прихватил. Прибегали к Степану люди верные, доносили страшное. Мол, в огне не только столица края, восстание разом пошло по всему Уралу, и теперь уж точно не остановишь. Рожениц по домам стали находить и убивать, вместе с бесенятами. А бесы крылатые, мелкие, которых вроде много поубивали в первые часы, откуда-то снова полезли, точно саранча. Сперва ночью нападать стали, а потом уж – и днем, и спасения от них нет. И уж точно теперь доказано, что виной всему засилье иноземцев. И волхвы о том же, и колдуны лесные. Виноват, мол, Проснувшийся Демон, от него погибель отечеству…

– Степан, тебя хотят видеть, – постучался глухой ночью в окошко человек с закрытым лицом. – Слезами горю не поможешь. Жену не вернешь. У других тоже близкие погибли. И еще погибнут, многие тысячи, если мы не вступимся.

– Да кто «мы»? – От тяжелого сна и выпивки Наливка соображал плохо.

Заходились лаем псы на дворе, с ружьями на шум сбежалась челядь, родственников одних по мужской линии дюжина в усадьбе набралась. В небеса со страхом вглядывались, факелы держали, дробовики заряженные, чтобы по нечисти стрелять, коли вдруг налетят. Поверху однако нечисть не прилетела, зато волки курятник начисто вымели, подкопались.

– Кто там таков, дядя? – грозно спросили племянники. – Гони в шею от ворот, мы его!

Однако Степан Наливка гостя не прогнал. Услышал имя верное, которому поверил. И приказал седлать коня. Ночной гость запретил мотор любой заводить.

– Мы желтых дикарей трижды у ворот видели, – поделился бывший управитель. – Еле отбились. Как мы вдвоем поедем, вмиг нас прирежут!

– Не прирежут, – рассмеялся гость. – Это мы теперь самые страшные. А желтых Качалыцики подмяли, пока ты у себя на хуторе отсиживался… А что родни у тя много, это нам хорошо, – странно знакомо усмехнулся незнакомец. – Скоро все переменится, верные сыны нам ой как нужны станут!

Затемно прискакали к усадьбе братьев Верстовых. Тут еще троих подобрали. Дальше по старому тракту – в горы, до хутора Папы Ерофеева. По пути встречались, окликали, бряцали оружием темные личности. Степан Наливка почти протрезвел после суток пьянства, когда на стук отворились крепкие ворота, провели его сенями, и за длинным столом углядел он лица совсем уж неожиданные. Он узнал тех, кому здесь быть никак не полагалось. Узнал самого папу Саничева, который у президента Кузнеца в правительстве заседал. Узнал другого знатного ковбоя, министра Лопату. Узнал митрополита екатеринбургского. Только батюшка отчего-то бороду сбрил и в платье гражданском сидел. Еще больше поразился Наливка, когда в темном углу опознал сразу троих Качалыциков.

Вот уж точно редкие гости среди горожан! Известно ведь, что между собой лесные колдуны горожан обзывают насекомыми. Еще не так давно воровали детей и взрослых в рабство забирали, как дикарей каких… Качалыцики не изменили своим привычкам, сидели в кружке, неулыбчивые, в платьях белых, с косичками на темно-русой голове, зыркали глазами страшными. В полутьме, на дальнем конце стола, расположились и другие, не всех бывший управитель знал лично, но понял уже, что не просто винца попить собрались.

Охраняли усадьбу до зубов вооруженные люди. Стояли с лампами, несли на плечах дробовики, обходили караулом двор, поверху затянутый частой сетью.

– Садись, Степан. Али западло с нами сесть? Али стал теперь птицей шибко важной? Президенту дорогу железную строишь, мы тебе нынче не приятели?

Самым богатым ковбоем губернии слыл старший Ерофеев. Еще в бытность московского президента Ивана, Ерофеев-старший подписывал Пакт вольных поселений. По тому Пакту никто ни Москве, ни Питеру не кланялся, мзду платили малую – на ополчение да на дороги – да выставляли одного бойца с десяти дворов на общую охрану. Когда новые времена пришли, Папа Ерофеев озлобился и удалился с ближними в горы. Торговал, впрочем, и детей в города отпускал и в учебу, но сам Екатеринбург стороной объезжал. Никаких дел с «безбожной» властью иметь не хотел.

Степан Наливка сел с колотящимся сердцем. Старший Ерофеев сам поднес ему чарку с крепким таежным медом. Сыновья Ерофеева – четверо, все похожие, круглоглазые, усатые – глядели хмуро, внимательно. Двое из них – в повязках да в бинтах, раненые.

«Убьют на месте, со двора не выйду, коли не так скажу», – понял внезапно бывший управитель. Послушав еще немного, сообразил он, что Думы городской больше нет, что нынешняя Дума – вот она, тут собралась. Вот только неясно, известно ли в Петербурге, что на Урале власть опрокинулась? Вопрос этот так и вертелся на языке, но Степан Наливка язык вовремя прикусил.

– Сочувствуем твоему горю, Степан Михайлович, – по-простому, словно к равному, обратился к новому гостю Кирилл Лопата. – Наслышаны мы, погибла твоя супруга любимая. Да уж, такие деньки… Не только у тебя горе. По всей губернии смертей не счесть. Только рожениц тысячи три умерло.

Лопату Степан встречал единожды. Когда тот, в числе других шишек из Петербурга, открывал новый мукомольный и хлебный завод. Тогда этот бородатый, холеный, видный мужик тряс орденами, бил ладонью по трибуне, кричал в зал, что Урал – надежда страны. Не надеялся Степан, что его тогда запомнили. А ведь запомнили его рвение – как бы нынче это боком не вылезло…

– Еще многие умрут, – едко откликнулся митрополит. – Многие тысячи полягут, коли заразу не придушим. У меня сестру порвали, у матушки – родичей тоже…

Степан сглотнул, пригубил мед. Не к лицу мужику в сорок лет при всех слезу пускать. Тем более что слезы еще вчера в нем закончились. Высох, как мертвая коряга стал. Все равно стало, что будет.

Тем временем ночной провожатый – тот, что за ним в усадьбу приезжал, – капюшон скинул и лицо размотал. Бывший управитель так и ахнул! Теперь понятно стало, отчего гость такой смельчак по ночным дорогам разгуливать. Под капюшоном скрывался полковник Гирей, командир уральского инженерного корпуса, правая рука генерала Даляра.

Степан начал понимать, в какую историю вляпался. Каждому известно, что генерал Даляр в любимчиках у президента Кузнеца ходит, что ему под охрану железные дороги отданы и речные порты и подчинена связь. Именно генерал Даляр и привез в позапрошлом году в екатеринбургскую думу пакет с новыми назначениями. До того ковбои надеялись, по старинке, своих близких на новые посты расставить, ан – не вышло. В числе прочих приказом президента была установлена новая должность – управителя железных дорог.