Михаил Задорнов - Рюрик. Полёт сокола

Ознакомительный фрагмент

— Велина, — тихо позвал юноша, стараясь унять вдруг разволновавшееся в груди сердце. — Велина! — уже громче окликнул он и пару раз стукнул железным кольцом по калитке.

Тихо хлопнула дверь, и знакомые лёгкие шаги прошелестели по дорожке. Калитка, скрипнув, отворилась. Пред юношей предстала ладная черноглазая девица с туго заплетённой косой, перевитой лентами, в расшитой белой сорочке тонкого полотна и красной понёве, облегающей стан. На шее в три ряда красовались цветные бусы, а на голове был тонкий серебряный венец с височными кольцами и подвесками в виде лунниц.

— Ты чего, Ольг, — стала выговаривать она, — упреждала же, отец вчера вернулся, сердит на всех, что-то у него не сложилось с торговлей в Ладоге…

— Я тебя увидеть очень хотел, Велинушка! Мы с отцом живицу на днях заготавливать поедем, долго не свидимся…

— Я вот сейчас дубину-то возьму и хотение твоё сразу поубавлю, узнаешь, как девкам голову кружить, — грозно прокричал, выходя из-за угла дома, отец девушки.

— Так я же не просто так, дядька Бажан, — растерянно проговорил юноша, — я ж сватов засылать по осени хочу…

— Сватов засылать? — ещё более взъярился Бажан, хватая первую попавшую под руку палку. — Да ты сначала добро накопи, хозяйство заведи, а потом про женитьбу мысли! — Купец проворно ринулся в сторону Ольга, который поспешно скрылся за калиткой и был таков.

Ефанда нашла брата сидящим на камне у воды. Он сидел неподвижно, обхватив голову руками.

— Ольг! — осторожно тронула она за плечо. Юноша не отзывался. — Что, опять прогнал? — спросила она и уселась рядом. — Может, оно и к лучшему, — по-взрослому проговорила девчонка, — не нравится мне твоя Велина… Красна, знамо дело, да вся из себя такая важная, одевается, как боярыня…

— Много ты понимаешь! — утирая глаза от невольных слёз, сердито обронил юноша. — Всё равно моя будет! — с вызовом произнёс он и стал с силой бросать в воду камни.

— Чего зазря-то водяника с русалками тревожишь? — спросила сестра. И вдруг насторожилась. — Слышишь, кричит кто-то?

— Где? — навострил уши Ольг.

— На улице, пойдём скорей! — И брат с сестрой побежали в посёлок.

Ещё издали они узрели босоногого мальца, который размахивал руками и кричал:

— Нурманы! Нурманы идут!

На улицу стал выбегать всякий люд: кузнецы, скорняки, женщины, дети. Некоторые мужчины с вилами и рогатинами, иные с пиками, а то и мечами.

— Неужто опять грабёж? — вопрошали друг друга люди.

— Нет, купцы! — отвечал на бегу малец.

— Знаем мы этих купцов. Я прошлый раз двоих на вилы поднял, когда они мой двор грабить пришли… — мрачно молвил могучий словен.

— Говорят, на них мор напал, хоронить своих будут…

— А чего орёшь-то, коли они не грабить, а хоронить пришли? — спросил кузнец Кряж.

— Да не ору, я к старосте бегу, вы ж сами первые меня спрашивать начали! — с обидой в голосе отвечал малец и, решительно махнув рукой, быстро побежал по улице в сторону дома старосты — отца Ольга и Ефанды.

— Так речёшь, ярл, от неведомой болезни воины твои померли? — прищурив правое око, молвил коренастый староста Приладожья с белыми, чуть «позолотившимися» от работы на солнце волосами.

— Да, хёвдинг, именно от болезни, — закивал своей большой головой, похожей на медвежью, ярл по имени Лодинбьёрн — Косматый Медведь. — Выдели нам место для погребения усопших, чтоб мы по нашему обычаю их достойно проводить смогли… — Его слова переводил сухощавый невысокий воин с водянисто — невыразительными очами и обязательной для всех викингов бородой, которого именовали Ас-скальд, — что по-нурмански означало «божественный певец».

В полной мере значение его имени раскрылось только тогда, когда мёртвых викингов сложили в доспехах и вместе с оружием на погребальный костёр из брёвен и оградили камнями в виде лодии. И тут скальд, выйдя вперёд, запел. Он пел красивым и мощным голосом о славных родах, из которых вышли погибшие викинги. О великих богах, которым они служили, о подвигах, которыми прославились воины Одина, Тора и Тюра. О прекрасной Вальгалле, в которой боги ожидают павших героев, чтобы взять их в своё небесное войско и вместе с ними вступить в Конце Всех Времён в последнюю битву с силами Тьмы.

«Боги любят только воинов!

Боги ждут в Вальгалле тех героев, кто умирает в битвах!

Вы будете пить там божественный эль из чаши, которая никогда не иссякнет! Вы будете охотиться на оленей, медведей и кабанов, счёта которым, кроме богов, никто не знает! Вы будете гибнуть в бесчисленных схватках и каждый раз воскресать снова, чтобы бесконечно наслаждаться звоном оружия и шумом битвы!

Такова судьба всех героев!

Идите же, мужественные воины, прямо в Вальгаллу дожидаться там последнего боя, в котором вы будете сражаться рядом с богами, подобные богам!»

Об этом пел скальд.

В Приладожье издавна живут рядом словене, весь, чудины, варяги, встречаются также даны и свеи, даже норвеги, потому некоторые жители посёлка разумели нурманскую речь и переводили песнь своим соседям. Хотя все знали, что викинги на самом деле больше разбоем, чем торговлей промышляют, но пламенная песня искусного в слове скальда задела слушателей до глубины души. Иные приладожцы, вслед за нурманами, роняли невольную слезу.

Ольг с Ефандой тоже присутствовали на погребении викингов. Юноша зачарованно слушал певца, и пред очами так и вставали морские походы и жаркие сражения.

Когда скальд закончил песнь, ярл взял горящий факел и поджёг кострище с телами мёртвых.

— Пойдём отсюда, — потянула его за рукав сестра, глядя огромными смарагдовыми очами, полными какого-то неведомого страха, — пойдём, братец, неладно здесь! — Ольг нехотя пошёл в посёлок с Ефандой. На пристани, где у причала стоял нурманский драккар, юноша невольно остановился.

— Гляди, Ефанда, какая лодья, как добротно сработана, верно, хороша в ходу, — восторгался Ольг, оглядывая чёрные борта драккара, его выкрашенную синим корму и нос, который венчала голова злобно оскаленного медведя. Юноша всё ещё был под впечатлением песен Ас-скальда.

— Нет, — упрямо замотала головой младшая сестрёнка, — страшный он, чёрный, не токмо снаружи, но и по сути своей, кровь тут, братец, беда! — И она снова стала тянуть его за рукав, как на нурманском погребалище. Ольг хотел на сей раз воспротивиться и остаться, но, взглянув в очи Ефанды, как часто бывало, не смог перечить ей и дал увести себя, иногда оглядываясь на дивную нурманскую лодью.

«Надобно будет самому прийти, без Ефанды», — решил про себя юноша.

— Плутоват сей купец нурманский, — говорил дома за вечерним столом староста. — Речёт, от болезни неведомой его гребцы умерли, да меня-то не обманешь, рубленые раны на телах покойников я заметить успел…