Райдо Витич - Обитель Варн

— Принесла нелегкая, — процедила Люция, вставая.

— Если опять измываться начнет — убью гада, — заверила Алиса, пряча полный

глухой, неистребимой ненависти взгляд.

Сержант остановился посреди казармы и приказал:

— Рядовые Сталеску и Маликова, ко мне!

Девушки нехотя подошли.

— Смирно!

Замерли, вытянувшись.

— Ваша увольнительная отменяется. Заступаете на вахту через час. Охрана пункта

связи.

— Твою мать! — не сдержалась Люция: мало, отменили долгожданную увольнительную,

так еще и ставят на самый солнцепек! Будут они теперь вместо бассейна и сытого

ужина в каком-нибудь приятном заведении, стоять, как подсолнухи в огороде, до

шести утра. Нет, пора сержанта убивать, иначе он убьет их.

Алиса подумала тоже самое, но в более резкой форме. Ее лицо закаменело

— Вы что-то сказали? — зловеще процедил Стокман, шагнув к Маликовой. Та

вытянулась сильней и сжала зубы, чтоб невзначай не плюнуть в ненавистную рожу

изверга.

— Я, — спокойно ответила Сталеску.

— Не понял? — повернулся к ней сержант.

— Я сказала: Вашу мать и весь состав родни! И вас! И вашу гребанную службу! И

ваши приказы!

Лицо сержанта окаменело. С минуту он переваривал услышанное, придумывал страшную

кару рядовой. Люция, струсив, легонько толкнула подругу в бок: теперь хоть

промолчи, чтобы он ни сказал.

— Пять нарядов в мужском сортире, приступаете сейчас, — разжал зубы Стокман.

— Не имеете права.

— Вас ждет карцер и трибунал, рядовая, — заверил после повторной паузы.

— За что?

— Оскорбление старшего по званию, отказ выполнять приказ…

— А кто вас оскорбил? — выгнула бровь Маликова. Сержант уставился на нее,

соображая, что единственный свидетель оскорбления, далеко не свидетель, легче на

эту роль пригласить прикроватные тумбочки. Что остается?

— Игнорирование приказа…

— Уже идем, — заверила Маликова.

Сержант скрипнул зубами, оглядев срочниц. Он еле сдерживался, чтоб не перейти

грань дозволенного и не проучить, не вернуть оскорбления, все пакости, что

вылились на его голову за последние месяцы двум ненавистным девицам сейчас,

прямо здесь, грубо и настолько доходчиво, чтоб на весь оставшийся год службы

хватило. Причем так, чтоб после вправления мозгов и исправления перекосов в

воспитании, служить бы им пришлось в лазарете. И закончить службу инвалидами.

Но их двое, он один. Неприятности, встречи с кураторским отделом дивизиона,

служебные разборки ему ни к чему. Но эти промокашки вместе сейчас, а что будет

завтра, по большому счету, зависит от него.

Стокман качнулся к Алисе:

— У меня очень длинная память. Живи, но помни об этом. Чаще оглядывайся.

Развернулся и, кинув через плечо:

— Швабры получите у дежурного! — чеканным шагом покинул казарму

— Крантец, — вздохнула Люция.

— Хуже не будет, — неуверенно протянула Алиса.

Маликова считала иначе, но разочаровывать Сталеску не стала. Только

поблагодарила взглядом за дополнительные неприятности. Их, по ее мнению, без

того хватало, и хоть тяжело, но служба все ж шла и стремилась к закономерному

окончанию, на финише которого их ждали чистые учетные карты и светлые, вполне

заслуженные после выхлебанного дерьма, перспективы. Которые, благодаря

несдержанности Сталеску, превращаются в миф.

Учитывая мстительность сержанта, понять, как пройдет оставшийся год службы, не

трудно, а если еще учесть, что характеристики и предписные листы оформляет он,

то… В принципе уже можно не спешить к финишу: орден в виде направления в

академию им не светит. Выходит, с чем пришли, с тем и дальше идти? Нет, она не

согласна. Сталеску вспылила, а Маликова-то причем? Они, конечно, подруги, но

стоит ли из-за этого жизнь себе ломать? Как там, в народе, говорят? `Любовь

приходит и уходит, а кушать хочется всегда'. И жить желательно хорошо, долго и

счастливо.

А ничего, потрепыхаются еще, а что там и как `завтра' покажет. Если доживут без

приключений.

— Пошли, что ли, клозет чистить?

— Солдатское счастье лежит в радиусе столовой, — задумчиво протянула Алиса.

— Забудь, тебе оно не светит и в самых блеклых проявлениях. А вот швабры и

писсуары уже скучают.

Глава 5.

Она проснулась с необычным чувством, села и прислушалась — тихо. Странно. И

словно раздвоилась: одна ее часть равнодушно пожала плечами — что ненормально и

какая разница? Другая запаниковала. Лесс пошла на поводу последней, устремившись

вон из спальни, и потеряла по дороге беспокойство, забыла, что разбудило ее,

показалось странным. Ее суть вновь обрела безразличие. Инстинкт, голод, острый

слух, взгляд, вот и все, что вышло вместе с ней за стены залы.

В коридоре, в проеме окна стоял Таузин и смотрел в сторону ущелья. Лесс подплыла

к нему:

— Кто сегодня на охоте?

— Ты в замке, — ответил не глядя.

— Я спросила о другом. Я хочу есть.

Варн повернулся к ней, оглядел, словно взвесил и измерил, и разжал губы:

— Одна на охоту не пойдешь.

— А кто-нибудь уже вышел?

— Все, кроме вожака, меня и Урва.

— И сестры?

— Кроме Май. Не много вопросов?

— Хочу есть, — повторила Лесс. Вопросы на секунду, но все же отвлекали ее от

острого чувства голода.

Таузин с минуту смотрел на нее, прикидывая, насколько она голодна, и решил, что

— не очень. Мотнул головой — иди в зал, подожди.

Лесс оскалилась, мгновенно обозлившись: почему она должна ждать? И попыталась

выйти из окна наружу, чтоб поохотиться. Но Таузин бесцеремонно оттолкнул ее:

— Я сказал — жди!

Лесс смерила его колючим взглядом, но, понимая, что перечить бесполезно, а тем

более бороться, отступила, поплыла в общую залу, то и дело оглядываясь на Варн и

скалясь.

Урва качался на стуле, опираясь ногами о край стола, и смотрел в ночь за окном.